— Полиция! Брось нож! Где беглец? — зычным голосом рявкнул Клим.
От страха у точильщика пропал голос, и он вытянутой рукой показал направление бегства Беса. Но сыскному этой информации оказалось мало, и над ухом незадачливого мужика прозвучало грозное:
— Во что одет и как выглядел беглец. Отвечай быстрее!
— Си-и-ний ар-мяк… Кол-пак вя-за-а-ный. Бо-ро-да ры-жа-я-а… Под мыш-ш-кой ку-уль… — заикаясь от страха проблеял точильщик.
Но Каретников уже бежал вдоль ряда. Призывно звучал полицейский свисток, собирая погоню. Пробежав шагов тридцать, Клим увидел брошенный на землю сермяжный мешок, в котором Бес очевидно держал сменную одежду. Под ним обнаружились армяк и колпак, из которого торчала накладная рыжая борода. Вся одежда в крупных пятнах крови.,
— Ушёл сука! Ищи теперь свищи-не свищи… Испарился мерзота уголовная, — зло и безнадёжно выдохнул Каретников, вынужденный остановиться. Потом, сплюнув в сердцах, зашагал вперёд, зорко высматривая подозрительные лица и слушая разговоры толпы. Сзади его уже догоняли сослуживцы, готовые присоединиться к поиску — они хорошо помнили словесный и рисованный портреты Беса.
У палатки старьевщика остался лишь Семён Малахов, стерегущий место преступления, он тщётно пытался разговорить рыбника. Но на вопросы: «когда в последний раз видел старьевщика?», «входил ли кто в палатку?», «много ли покупателей посетили старьевщика за последний час?». Рыбник неизменно отвечал: «не знаю, не видел, не запомнил никого».
И в это время округу взбаламутил дикий рёв:
— Люди! Полиция! Спасайте! Грабят! Держи стервецов!
Перед палаткой старьевщика появился нетрезвый субъект в линялом малахае и кургузой шапке, нестиранная рубаха колом стояла на его груди. Возникший ниоткуда мужик пытался устоять на ногах, но суматошные движения руками устойчивости позе не придавали. Семён, преградив вход в палатку, взял гуляку за локоть и слегка надавил.
— Дядя, не голоси как юродивый. Полиция! Стой смирно и представься сейчас же, — на ухо присмиревшего мужика произнёс Малахов.
От удивления вытаращив глаза, субъект ответил, дохнув острым водочным запахом:
— Дык… Прошка я Замятин. Старьёвщик здешний… Почто, господин хороший, палатку мою рушишь? Почто меня к моему же добру не пускаешь? Чего такое творится, люди добрые? Произвол!
Малахов ещё крепче сжал локоть пьяного горлопана и, не отрываясь от его уха, произнёс:
— Охолони, любезный. Полиция у тебя… А твоя палатка теперь — место преступления. Веди себя смирно. Иначе кутузка по тебе плачет горючими слезами. Понял?
И Прошка утвердительно кивнул, мутным взглядом окинув округу. Казалось, что он только сейчас начал понимать, что происходит. А Малахов продолжил опрос важного свидетеля:
— Давно ли пьянствуешь Прохор? Откуда деньги и кто сподобился на подачку?
Утробно икнув, питух ответил:
— Дык… Не украл же, господин полицейский… Деньгу мне всучили за дело. За дело!
От нахлынувших чувств и угрозы быть причастным к преступлению, старьёвщик трезвел на глазах, и теперь его начало потрясывать от похмельного озноба.
— Прохор, не тяни резину. Кто, когда, сколько и зачем? — не унимался Малахов, так и не пустив хозяина в палатку.
— Дык… Мужик один попросил уступить палатку для сердечной встречи… Без соглядатаев… На час… Дал три целковых. Ага, точно три. Ить полюбовно сладились, без обману… Он остался, а я тады с товаришшами в кабак направился. То-сё, посидели душевно. Выпили, а потом и ещё усугубили… Фь-ють и денежок нетути. Куды мне деваться было, обратно вертаться нужно. Авось, мужик ещё добавит-раскошелится за труды мои. Добрейшей души человек оказался…
— Прохор, как выглядел и во что рядился твой добрый человек? — спросил Малахов, обрадованный тем, что пьянчужку удалось разговорить.
— Ну-дык… Эта… Синий армяк. Шапчонка серая, бородишша рыжая… А глаза хитрюшшие. Как у чёрта. Токмо, смекаю, несвычным оказался мужик к этой одёже… Сидело она на ём, как на корове седло.
В это время к палатке вернулись Сушко с Каретниковым — оба злые и раздосадованные неудачей, остальные сыскные молча двигались сзади, а уже за ними трусили городовые. Пользуясь наставлениями Вяземского, Лавр Феликсович осмотрел место преступления, рассказывая о результатах Климу Каретникову, державшемуся за его спиной. Тело Кулика выглядело, как большая, свернувшаяся калачиком, тряпичная кукла, брошенная в лужу крови. Теперь Кулик казался ещё ниже и худее.