— Прекрасное моделирование криминальной ситуации, Карл Альфредович. Браво! Теперь вы поняли своё заблуждение по поводу причины смерти данной женщины? — Вяземский специально упустил слова «свою ошибку», щадя сомолюбие коллеги, уже получившего урок уважения к мелочами.
— Вещественные доказательства? — таким стал очередной вопрос Вяземского.
— След мужской обуви по бокам от следов волочения жертвы соответствует росту выше среднего. На внутренней стороне каблуков краевые следы скошенности — это говорит о специфичности походки человека, он опирается на внутреннюю поверхность ступни. Так бывает у моряков, циркачей, борцов и тех, кто привык ходить бесшумно, сокращая поверхность контакта с землёй, такие не шаркают обувью. О светлом волосе с одежды жертвы я вам уже докладывал.
Тогда Вяземский неожиданно спросил, стараясь заинтересовать Штёйделя, затронуть его внутреннюю струну исследователя — желание хоть чем-то поразить дотошного и невозмутимого эксперта-консультанта:
— А что неожиданного, не укладывающегося в контекст случая, Карл Альфредович, вы обнаружили на теле жертвы?
Штёйдель удовлетворённо кивнул, а потом, обернувшись к вспомогательному столу, взял в руки очередную чашку Петри и узкий бумажный пакет.
— В чашку Петри я собрал лепестки розы, которыми было припорошено тело жертвы. Один из них, не могу сказать точно — случайно или намеренно, был приклеен к сведённым судорогой смерти губам жертвы. В бумажном пакете находится стебель той розы, а на шипах следы крови двух человек… Первый быстро высох и имеет тенденцию к осыпанию. Второй — с очень долгим периодом свёртывания: он и сейчас выглядит неосыпающейся муфтой для шипа. Считаю, что первый след принадлежит жертве — у неё, как вы уже заметили, проблем со свёртываемостью крови нет. Второй, безусловно — убийце. На второй жертве идентичные лепестки розы и такие же следы крови, как и в первом случае.
Разразившись длинной тирадой, Штёйдель смолк, но по его глазам Вяземские видел, что у коллеги есть, что дополнить к уже сказанному. И Пётр Апполинарьевич нейтральным тоном, чтобы не спугнуть порыв откровенности Штёйделя, произнёс:
— Продолжайте, Карл Альфредович, я чувствую, у вас есть что добавить. Буду признателен вашему профессиональному мнению.
— У меня нет определённой уверенности, основанной на детальном исследовании крови убийцы, но я всё же позволю себе заметить, что он, возможно, страдает носовыми кровотечениями, кровоточивостью десен, появлением кровоподтёков или синяков при контактах с твёрдыми предметами. Такие субъекты отличаются бледностью кожи, которую несведущие люди считают признаком благородности.
— Болезнь Отто? — вырвалось у Вяземского.
— Нет, я уверен, что это не гемофилия, тем более, что изучение наследственности убийцы сейчас для нас проблематично. В случае настоящей гемофилии без медицинского наблюдения и квалифицированной помощи наш убийца не смог бы дожить до столь цветущего возраста, а ведь по самым критичным прикидкам ему сейчас не меньше тридцати лет.
Осмотр второго трупа занял меньше времени — очевидны были многие совпадения с первым, а отличия минимальными: вместо светлого волоса с одежды первой жертвы — чёрный из парика, вместо следа кольца — след украшения на шее, время смерти — от 22:00 вчера до 01:00 сегодня. Место происшествия — набережная Фонтанки у Чернышёва моста. Микроскопия срезов тканей органов этой жертвы убийства ничего нового в картину преступлений не внесла.
Вяземский уже был готов пройти в кабинет для оформления экспертного заключения и служебной записки на имя Путилина, но увидел на лице Штёйделя признаки замешательства и спросил напрямую:
— Что-то ещё, Карл Альфредович? Выкладывайте без излишних сомнений.
— Понимаете, Пётр Апполинарьевич… — по-прежнему сомневаясь в актуальности своих слов, произнёс Штёйдель. — За границей, в Европе и Британии, и даже в Америке стало закрепляться фотографирование мест преступлений, их жертв и самих преступников, у нас же, в России, это пока не прижилось. Дорогостоящая аппаратура, новые штаты, дополнительные финансы на их обеспечение — всё это от нас далеко. Однако… Мой отец упорно воспитывал из меня художника. Все моё детство и юность утонули в рисовальном классе. Позже я стал судебным медиком, а навыки рисования остались. И я нарисовал портреты этих женщин. Думаю, они помогут в опознании жертв нашего убийцы. Тем более, что трупы до сих пор не востребованы, будь они не судебными, их бы давно захоронили за государственный счёт.