Свято место пусто не бывает. Сразу после ухода Путилина Сыскную, всего на один месяц, возглавил коллежский советник Иван Александрович Виноградов, ранее часто замещавший Ивана Дмитриевича. А потом в должность вступил статский советник из дворян — Платон Сергеевич Вощинин, и долгих семь лет руководил уголовным сыском столицы. Оба приемника очень отличались от Путилина — не было в них настоящей, путилинской сыскной жилки, а Вощинин до этого вообще в полиции не служил. В первом ощущалось отсутствие твёрдости в принятии ответственных решений и должного авторитета среди подчинённых, второй страдал склонность к рукоприкладству в отношении задержанных. Но жизнь продолжалась, и Сушко снова пришлось искать в ней своё место.
Смена руководства Сыскной не повлияла на служебный статус Пётра Апполинарьевича, он продолжал оставаться основным экспертом-консультантом по особым вопросам судебной медицины. Всему полицейскому аппарату стало ясно, что Вяземский находится на своём месте и замены ему нет. В создавшихся условиях Петра Апполинарьевича всё устраивало: исполняя приказы и поручения начальника Сыскной, Вяземский оставался относительно независимым. Он не был полицейским и не имел финансово-жилищных проблем. Конечно, Вяземский, хоть сегодня, мог оставить полицию и сделаться незаурядным чиновником, но лишь у секционного стола и в медицинской лаборатории он чувствовал себя тем, кем был на самом деле — самым опытным и деятельным специалистом, не представляющим себя вне профессии, ставшей для него единственно важным элементом самовыражения.
На своём месте остался и делопроизводитель Фрол Калистратович Савицкий. Путилин не стал обнародовать факт пропажи документов из отдела делопроизводства. Такой проступок сурово карался, потому что приравнивался к служебному преступлению. А до перехода Савицкого в VI чиновничий класс оставался всего год. Конечно Иван Дмитриевич высказал Фролу Калистратовичу всё, что думал об организации секретности в его отделе, но потом добавил:
— Делайте выводы, Фрол Калистратович, это проще, но важнее всяких наказаний. Да и чего греха таить, в произошедшем виноваты мы все, начиная с меня и заканчивая простым стражником камерного отделения. Так что же теперь выгнать всех?
И Савицкий сделал выводы, учёт и контроль в его отделе стали самыми жёсткими во всей Сыскной.
Перед Рождеством Вяземского посетила хорошая и радостная весть. Его помощник Карл Альфредович Штёйдель собрался жениться, пора было обзаводиться семьей. Избранницей судебного медика стала Амалия Корф, горничная княгини Соболевой. Венчание состоялось в костёле Святой Екатерины на Невском. Стараниями родственников Карл Альфредович перешёл на более спокойную и размеренную службу — помощника старшего преподавателя судебной медицины Императорской Военно-хирургической Академии, с перспективой самому стать преподавателем и открытой возможностью заниматься научной деятельностью, к которой Штёйдель всегда тяготел. Но канун Рождества обернулся и печальной для Вяземского новостью. Урождённая Анна Аракчеева, в замужестве и вдовстве — Каролина де Лавинь, умерла от быстро прогрессирующей чахотки. С тех пор Пётр Апполинарьевич не мог слушать Паганини — душа разрывалась от горестных воспоминаний о милой скрипачке.
Коллекция драгоценностей Ольгерда Потоцкого так и не появилась на просторах Российской империи. Но её история имела для криминальных участников этих событий неожиданный и драматический финал. Тело лиговского маза Иннокентия Храпова по прозвищу Таракан за длину усов было найдено в одной из подворотен Ямского переулка с простреленной головой, а адмиралтейского маза — Прокопия Пасечникова по прозвищу Коша Пасечник, уже холодного, обнаружили в сточной канаве с ножом в правом боку.
Два не самых последних «Ивана», а конец один. В то же время уголовный мир Петербурга стал полниться слухами, о которых Сушко узнал от своих осведомителей из преступной среды. Выходило так, что Иван Иванович, узнав о продаже исчезнувшей коллекции драгоценностей Потоцкого на аукционе Drouot в Париже за огромные деньги в иностранной валюте, из которых он не получил ничего, пришёл в неистовую ярость. Таракана он жестоко наказал за то, что тот, приняв к себе изгоя Беса, поссорил уголовный Петербург с криминалитетом Варшавы, за то, что на своей земле позволил варшавяку убить полицейского, и не простого городового, а сыскаря — человека Путилина, который таких обид не прощал и очень хорошо знал, где и как прищемить хвост криминалу. Некоторые столичные криминальные вожаки склонялись к мнению, что так Таракан ответил за неконтролируемый, появившийся даже на газетных страницах, уголовный разгул Беса. И в этом было зерно устоявшейся воровской истины — за гостя всегда отвечает хозяин. Воровская жизнь — жизнь глубокой тени, совершенно не нуждающейся в подсветке или огласке. Участь Пасечника тоже была предрешена, только по иному поводу. Коша упустил коллекцию и, не контролируя варшавских гостей — налётчиков Стефана и Марка, позволил тем зарезать "курицу, несущую золотые яйца" — богатого теневого ювелира Соломона Лермана, имевшего выходы в Европу. Замену Лерману Коша не предоставил, за что и поплатился собственной жизнью. Лето и осень в Петербурге прошли спокойно — сводка городских происшествий не выглядела такой трагичной и насыщенной, как весной.