Голубенькие ангельские глаза (под левым — синячина) восторженно вспыхнули.
— А чо, и домовые тут?
— Нету.
— А чо?
— Какие ж домовые на даче? Вымерзнут за зиму…
Стасик был разочарован.
— Слышь, Копчёный… А чо ты такой маленький?
Тот нахохлился, помрачнел.
— Слыхал, небось, присловье? В траве леший вровень с травой идёт, в лесу — с лесом… А лес сгорел! Вот и хожу теперь… вровень с травой…
— Тогда в саду живи! У нас вон яблоня трёхметровая…
— Без толку, — горестно молвил Копчёный. — Яблоня же! Не ель, не сосна…
За дверью снова послышались шаги, и собеседники метнулись кто куда: Копчёный — под койку, Стасик — к порогу (вынуть ножку из ручки).
— А почему это ты с табуреткой? — не поняла мама. Всполошилась, вспомнила, что честное слово на этот раз с отпрыска взять забыли, оглядела углы, потолок. Никаких признаков подготовки к побегу. Успокоилась, поджала губы. — Пойдём обедать, вояка… Но имей в виду: с участка теперь — ни ногой!
От утаённой на обеде котлеты Копчёный решительно отказался: сами, мол, ешьте горелое. Придумают тоже — мясо на огне палить! Должно быть, питался одними грибами да ягодами.
Выпущенный из карцера Стасик расположился в самом безопасном месте — среди зарослей крапивы за сараем. Родители туда не совались.
— Слушай, давай я тебя в рощу отнесу, — предложил он Копчёному. — Там тополя здоровые…
— Ага! Тополя!.. — огрызнулся погорелец. — Вот в роще-то меня как раз и пришибут…
— Кто?!
— Кто-кто! Ты что ж, думаешь, у неё хозяина нет?
— Тоже леший?
— Тоже…
Оба примолкли, закручинились.
— Стасик, ты где? — вот уже четвёртый раз за последние пятнадцать минут позвала мама.
— Здесь, — безутешным голоском отозвался тот.
Вылез из-за сарая и разорвал сердце матери своим несчастным видом.
— Слышу: притих… — сказала она, чуть ли не оправдываясь. К счастью, заметила спрятанный за спину обломок корня и малость взяла себя в руки. — Опять ты с деревяшкой со своей?
— Нужна, — отрывисто пояснил Стасик.
— Зачем? — удивилась мама.
— Всё равно нужна…
Пожала плечами, ушла в дом. Стасик снова скрылся за сараем. Бережно положенный на землю смолистый обломок шевельнулся, распушился, открыл глаза.
— Знаешь… — поколебавшись, сказал он. — Отнеси-ка ты меня обратно…
— На пустырь?!
— Ну да…
— Чо те там делать?
— Охранять.
— Пустырь охранять? От кого?
— От других леших.
— А чо они?
— Чо-чо! Увидят, что никого, — место моё займут…
— А как охранять? Они ж здоровые! Вровень с лесом…
— Это они в лесу у себя вровень с лесом!..
Громко стукнула калитка.
— Стасик!.. — басовито позвал отец.
Полчаса назад он отправился куда-то по делам, теперь вот вернулся. Пришлось снова показаться — правда, с менее укоризненной физией, чем в прошлый раз. Судя по угрожающим ноткам в голосе, растрогать сейчас Лариона Космыгина было затруднительно. Что-то ещё, наверное, про сына разузнал…
Подошёл. Огромный. Мрачный.
— Ты-ы… вот что скажи… — начал он. — Ты Савке хоть раз залепил?
— Яхонту залепил, — со вздохом признался Стасик.
— А Савке?
— Залепишь ему! Он же в драку не лез… вокруг бегал…
— У, гадёныш! — пробурлил Ларион. — Весь в папашу! Жаль, что не залепил! Надо было…
Денег ему, как несложно догадаться, Устрялов-старший так и не занял — сказал, будто все средства вложены в пустырь. Что-то, видать, грандиозное затеял, буржуин, строительство какое-нибудь… Пришлось просить у Натальи Яковлевны.
Изначальная вина Стасика перед Савкой была тем более огромна, что сам виновный о ней даже и не подозревал. Запущенная им плоская галька достигала вприпрыжку чуть ли не середины Старухи (она же Воложка Куропатка), а ближе к осени Стасик голыми руками запросто извлекал из пересыхающей баклужины увесистых рыбин, именуемых в здешних краях душманами. А уж как он умел врать…
— Взяли налили в бухту бензину и подожгли. Крейсер расплавился и утонул…
Или, скажем, так:
— А планета — магнитная, не улетишь. Я тогда ракету водой облил, она заржавела. А ржавчина не магнитится! На другую планету перелетел, почистил — и полетел дальше…
И попробуй не заслушайся!
Но дело-то даже не в том! Мало ли у кого какие таланты? Вон Ромка Яхонтовый любого ровесника отметелит, а первенство Савки тем не менее признаёт. Стасик же держался с возмутительной независимостью и вообще вёл себя так, будто не знал, кому принадлежит вся эта местность.