— Чтоб меня черти взяли, если я знаю, как из этой дурацкой пушки палить, — проворчал себе под нос Хупер, вспахивая веслами воду. До него снова долетел звук скрипки, и старик повернулся лицом к свету городских огней. — Вот по вам надо бы бабахнуть, по вашим бальным туфлям! Давайте, давайте, посмотрите у меня!
Но ему, как всегда, никто не ответил.
И тут его прищуренные глаза кое-что заметили.
Красную вспышку.
Далеко в темноте, где-то за полмили от города. На опушке леса, где до сих пор сохранилось переплетение индейских троп. Красный свет. Он загорался и гас. Загорался и гас. Загорался и гас.
— Похоже на сигнальный фонарь, — сказал сам себе Хупер. Словно горит огонь за красным стеклом, и чья-то рука или шляпа опускается время от времени, загораживая его. — Вот и догадывайся, — сказал Хупер. Сообразил, что еще не произнес вопрос вслух, и сделал это: — Кому же он сигналит?
Он посмотрел на море, плещущее за шершавыми скалами и диким лесом Устричного острова.
Посмотрел далеко-далеко во тьму.
Красный фонарь продолжал мигать. Загорался и гас. Загорался и гас. Загорался и гас… и погас окончательно. Хупер снова взглянул в сторону Манхэттена — темной опушки все еще дикого леса. Красный фонарь больше не вспыхивал. В чем бы ни состояло сообщение, понял Хупер Гиллеспи, оно уже передано.
Днище лодки заскребло по камешкам и устричным раковинам. Сердце Хупера подпрыгнуло, запнулось и забилось бешено, потому что в нечесаную башку вдруг пришла мысль.
Мысли он привык выражать вслух, произнося их как можно громче.
— Ну уж нет! — заорал он. — Бог знает откуда, через океан разнести нас на куски — ну уж нет!
Он выпрыгнул из лодки, споткнулся о камень и плюхнулся лицом в воду. Отплевываясь и ругаясь какими-то не вполне английскими, только ему самому понятными словами, Хупер кое-как встал и зашлепал по мелким волнышкам, облизывающим каменистую сушу. Побежал мимо большой пушки по тропе, ведущей к сторожевой вышке, у основания вышки задержался — чиркнул огнивом, зажег факел.
С горящим факелом устремился вверх по шатким деревянным ступеням. На верхней платформе, держа факел высоко над головой, наклонился вперед как можно дальше — насколько доверял изъеденным древоточцем перилам.
— Благословение свободы не отнять у нас! — крикнул он неизвестному и невидимому кораблю туда, в темноту. Естественно, факел не мог ему помочь ничего разглядеть, но пусть голландцы знают, что их заметили. — Дуйте сюда, синежопые негодяи! Покажите ваши буркалы, жадные и бесстыжие!
Голос пронзил ночь, но утонул в ней, и ночь в ответ промолчала.
Красный фонарь исчез в море и больше не показывался. Хупер посмотрел на лес Манхэттена — там фонаря тоже уже не было. Что бы ни было сказано, повторения не будет. Хупер закусил нижнюю губу, в азарте замахал факелом, рассыпая искры.
— Видел я тебя, предатель, мешок кривых костей! — заорал он. Вряд ли его могли услышать на таком-то расстоянии, но Хупер определенно получил удовольствие. Тут к нему пришла мысль о заряде. Если все так, как он думает, если голландцы на своих кораблях действительно готовы войти в гавань с пушками и абордажными саблями, готовы крушить и резать, то он должен исполнить свой долг и предупредить горожан.
Он поспешил вниз по ступеням, зажав в руке факел, в самом низу чуть не грохнулся, едва не угробив не только свой героический план, но собственную башку.
Возле своей хижины Хупер остановился. Поспешно открыл деревянный ящик, взял мешочек пороха примерно в два полных наперстка — достаточно, чтобы хорошо бабахнуло, — и шестидюймовый кусок фитиля. Прихватил с собой нож, чтобы взрезать мешочек, потом подошел к пушке и дрожащими руками вставил факел в предназначенный для этой цели металлический упор. Ругаясь и бормоча про себя что-то о будущем Нью-Йорка в случае, если голландцы захватят город и швырнут всех его британских жителей — мужчин, женщин и детей — в трюмы своих кораблей, Хупер сунул фитиль в затравочное отверстие пушки. Сколько раз ему говорили закладывать фитиль так, чтобы виден был огонь? — спросил он себя.