Этот старикашка был просто патологическим маньяком!
— Ну уж нет! — выкрикнул я им, отрываясь от камня. — На сегодня убийств хватит!
— Что же ты желаешь, Небесный? — недоуменно спросили седобородые старцы.
— Чтобы меня оставили в покое! — ответил я без раздумий.
Спустя четверть часа я уже был переодет в чистую рубаху и широченные порты, уписывал за обе щеки куски горячего жирного мяса и запивал поедаемое сладкой брагой. В глубине избы два здоровяка, те самые, которые распинала меня на камне, усердно взбивали толстую перину.
— Чистый лебяжий пух! — простодушно улыбнулся, поймав мой взгляд, один из них.
Странно, но к этим простодушным крепышам я не испытывал никакой ненависти. Хотя сложись сегодня ход событий несколько по-иному, они с такой же милой улыбкой сбросили бы сейчас мои обугленные кости в какую-нибудь выгребную яму.
— Да пребудет с вами покой, Небесный! — кланялись, покидая избу, старцы.
— Пребудет, пребудет! — нетерпеливо махнул я им в ответ. — И двери за собой закройте!
Все! Теперь я наконец-то один! Как же я устал от всего происшедшего! Посланник! Небесный! Ну и дела! Рассказать кому, не поверят! Как я от всей этой белиберды устал! Даже думать о чем-то было для меня сейчас выше всяких сил. Опрокинув залпом еще чарку золотисто-сладкой браги, я кое-как добрался до перины и буквально упал в ее мягкое лоно.
Где-то совсем рядом кричали петухи. Я открыл глаза и, глядя в потолок из тесаных бревен, начал восстанавливать в памяти то, что произошло со мной вчера. Я еще не знал, как попал в этот мир, но то, что это был не мой мир и не мое время, до меня уже начало понемногу доходить. Сквозь небольшое оконце, затянутое бычьим вузырем, пробивалось солнце. По тому, что стояло оно высоко, да по отдаленному гаму голосов было ясно, что день уже в самом разгаре. Взгляд невольно упал на запястье. Часов там не было. А жаль, хорошие были часы — наградные “Командирские”. Дотронулся рукой до груди: вспомнил, как болела она вчера. Теперь она лишь немного ныла от небольшого ожога. Опять и опять я вспоминал минувший день, шаг за шагом восстанавливая все со мной происшедшее. Шоссе… автомат… черный враг… девушка-фантом… неведомое селение и весь кошмар вчерашнего жертвоприношения. Стоп! Девушку я, кажется, видел вчера еще и среди облаков! Чертовщина какая-то! Впрочем, пора было вставать и готовиться к новым самым невероятным сюрпризам.
Потянувшись, я выбрался из пуховика. Несмотря на сытный ужин, хотелось есть. Дни голодухи в яме сказывались: организм требовал восполнения сил. В избе было пусто. Позевывая, вышел на крыльцо. Перед крыльцом на траве, видимо, уже давно сидели в ожидании меня три вчерашних деда-убивца. Глаза их лихорадочно блестели, а руки тряслись.
— О великий! — тотчас начали они биться лбами о землю.
Терпеливо подождав, пока старички завершат весь ритуал, я подошел к ним.
— Хочу есть и пить! — сказал кратко.
Злость на моих вчерашних погубителей еще не прошла. Один из ползающих дедков метнулся куда-то, и спустя несколько минут предо мной уже был солидный кувшин с медовухой, каравай свежего, еще горячего хлеба и солидный кусок жареного мяса. Забрав все, я демонстративно хлопнул у них перед носом дверью и вернулся в избу. Сел за стол. Перекусил. Рукавом вытер губы. Что же мне делать теперь?
В это время в избу вполз на карачках мой друг “печеный” и запричитал быстрым полушепотом:
— О великий! Наш род принял тебя и теперь стал самым счастливым из всех родов! Этого прихода ждали еще наши деды и прадеды, но именно нам выпало счастье лицезреть чудо! Каждый твой взгляд и слово, каждый клочок твоей одежды — это величайшая радость для нас, ничтожных! Возжелай…
— Хватит, папаша! — прервал я жестом его бесконечное словоблудие. — Теперь вопросы буду задавать я.
— Как скажешь, великий! — смиренно вздохнул седобородый.
— Прежде всего, где я?
— В земле раксолонов!
— Кто такие раксолоны?
— Мы великое племя!
— Кто вами правит?
— Наши вожди!
— Что вы знаете обо мне?
— Ты Посланник!
— Почему вы так решили?
— У тебя его знак!
— Где?
— На груди!
Еще одна новость! Что у меня за знак на груди? Сразу же возникло непреодолимое желание глянуть на этот знак, но не делать же это перед седобородым!
— Хорошо! Пока говоришь верно! — кивнул я со всей возможной важностью.
Старик обрадованно ощерил беззубый рот, счастливый моей похвалой.
— Хочу видеть вашего самого главного вождя! — совсем обнаглел я. — Пусть явится ко мне сюда!
Но по тому, как мгновенно изменилось лицо деда, как в испуге вытянулся его подбородок, каким стало выражение его глаз, я понял, что переборщил и спорол явную чушь, но отступать было уже поздно. Блефовать так блефовать!
— Я Посланник! — выкрикнул я ему в лицо. — А потому желаю говорить лишь с тем, кто равен мне!
Старики, которые вслед за “печеным” по одному вползли в избу, сразу же задергались. Ага, теперь я точно знал, как себя вести с этими разбойниками!
— Мы уже послали гонца на Небесный Холм! — доверительным полушепотом сообщил мне один из них.
— Это вы сделали правильно! — кивнул я. — Давно бы так!
Что у них там еще за Небесный Холм? Столица? Ставка?
— На Небесном Холме в ожидании тебя скоро соберутся самые достойные. Тебя же мы тоже нижайше просим отправиться туда!
— Далеко ли ваш холм?
— Пять дней конного пути.
— Что ж, поехали сейчас же! — махнул я рукой. Оставаться в этом мрачном месте хотя бы еще на день у меня не было ни малейшего желания.
— У нас все уже готово к поездке! — обрадованно заголосили, перебивая друг друга, седобородые.
— Хорошо! — осадил я ледяным взглядом их не по летам горячий пыл. — Едем, но вначале я хочу умыться! Да, еще верните мне мою тельняшку!
—?!!
— Ну, мою рубашку! — Я ткнул пальцем в одеяние одного из старцев.
Тот торопливо покачал головой.
Старики вышли. Спустя несколько минут мужчины принесли мне берестяные ведра с речной водой, а женщины быстро и бесшумно накрыли стол. Мой затянувшийся пост явно завершился. От запаха и вида пищи у меня вновь пробудился аппетит, и я не отказал себе в удовольствии еще раз порадовать свой отощавший желудок. Когда ланч был завершен и все присутствующие удалились, я снял рубаху и окатил себя двумя ведрами воды. Обмывшись таким образом, я, вперив подбородок в грудь, принялся рассматривать свой спасительный “посланнический” знак. Увы, ничего, кроме старого, еще дедовского, нательного креста, на груди у меня не было. Под крестом, правда, был все тот же небольшой ожог. Где и когда это меня угораздило обжечься? Потрогал пальцем. Ожог еще побаливал. Пора было отправляться в путь.
Безмолвная женщина внесла и положила предо мной выстиранную тельняшку. Надев ее, почувствовал себя сразу же как-то уверенней. Ведь я не какой-то там дурацкий Посланник, а офицер морской пехоты, а это дорогого стоит! Теперь я был готов к любым испытаниям, которые приготовила мне злодейка судьба. За оконцем кто-то деликатно кашлял, давая понять, что все готово и ждут только меня.
На проводы вышло все селение. Дети с завидным воодушевлением сыпали предо мной на дорогу цветы. Это были те самые детишки, которые с таким же воодушевлением еще вчера таскали хворост для костра, на котором мне предстояло поджариваться.
Лошадь, которую мне подвели, была маленькая и косматая. Когда я взгромождался на нее, то не на шутку испугался, выдержит ли? Но лошадка довольно стойко перенесла мое водружение на свой круп. Ни седла, ни стремян, естественно, не было. Присутствовала лишь уздечка и какая-то расшитая попона, так что поездка обещала быть веселой. Вместе со мной в путь собралась целая свита: десяток воинов с копьями и щитами и неутомимый друг — “печеный”, с ними еще несколько бородачей неопределенного возраста на лошадях, с мешками. Итак, вперед в неизвестность из той же неизвестности!
Глава вторая
НЕБЕСНЫЙ ХОЛМ
Поездка наша заняла не пять дней, как уверяли меня ревнители кровавых алтарей, а почти вдвое больше. К тому же она была, прямо скажем, не из приятных. Так как на лошадь я сел первый раз в жизни (не считая катания на игрушечных лошадках в детстве), то кавалерист из меня получился, прямо скажем, никудышный. После первых же часов нашего конного пробега вся нижняя часть тела болела у меня немилосердно. И хотя мои спутники подкладывали мне под попону какие-то подушки, помогало это мало. Правда, бородачи с мешками сооружали на привалах весьма обильные трапезы, — это было единственное, что радовало.