— Пригони машину к выходу, — Зохраб кинул ему ключи. — Я загляну в контору. Мотор не глуши.
Помощник мигом исчез. Зохраб нырнул обратно в маленькую ободранную дверь, торопливо прошел по вонючему коридорчику и ворвался в крохотную комнатенку-бухгалтерию, где две женщины — пожилая и молодая, одинаково поистертые, с одинаковыми бледными, усталыми, неинтересными лицами — копались в ворохе бумаг, щелкали на счетах и потом уныло, однообразно что-то записывали.
— Расход конторы за последние две недели. Живо! — бросил Зохраб, и пока женщины лихорадочно искали нужную бумагу, вытянул из пачки «Кента» сигарету, щелкнул золотой зажигалкой, закурил.
Пожилая протянула ему листок. Он выхватил у нее, пробежал глазами, швырнул на стол, стремительно исчез.
— Ох, пронесло, — с облегчением вздохнула пожилая. — Когда он заходит, у меня всегда поджилки трясутся...
— Еще бы, — охотно подхватила молодая. — Только его издали еще увижу, хоть на улице, хоть где, — колени подгибаются...
Зохраб выскочил во двор — этот был побольше первого — и оттуда — на улицу. Пока он пересекал двор его трижды перехватывали — двое мужчин с какими-то бумагами, и один — с большим куском кожи в руках.
Зохраб коротко, не вынимая изо рта сигареты, что-то пролаял негромко двум, те поспешно, согласно закивали, разбежались; у третьего взял кожу, помял, понюхал, швырнул обратно тому на руки, и мужчина, довольный, протрусил по двору и, как крыса с добычей в свою нору, юркнул в дверь, из которой вышел.
На улице Зохраба ждала машина («Жигули-06». 2000 км на спидометре). Завидев его, помощник выскочил из-за руля. Машина тихо, нетерпеливо урчала.
— Заполнял? — коротко обронил Зохраб.
— Час назад, — с готовностью отозвался помощник. — Полный бак.
Зохраб сел, хлопнул дверцей, выжал сцепление, и взяв с места с визгом, машина на скорости помчалась по узенькой, грязной улице. Оставалось одиннадцать минут до встречи. Он гнал машину, как сумасшедший. Не любил опаздывать на деловые встречи. Время ценил. И другим не прощал опозданий.
Я — король!
В то время семилетний малыш в коротеньких ярких штанишках внезапно, в один день потеряв вкус к музыке, которой начинали пичкать пробуждающегося вундеркинда сердобольные родители, занялся лепкой. Отец и мать были откровенно огорчены. Наступала та ущербно-тоскливая пора в обучении, когда будущего гения для его же блага приходилось сажать за инструмент насильно, заставляя заниматься из-под палки. А как же иначе! Ребенок, хоть и одарен, да несмышлен. А то, что одарен не подлежало никакому сомнению. Изыди, сатана сомнения! Нет, нет, мальчик талантлив и, может, даже, очень. Пророчество блестящего будущего знаменитого пианиста и композитора было прочитано проницательным папашей в восхищенном взгляде старенького, подержанного забывшего оставить сей уже далекий от него мир, учителя (что-то уж дряхлый больно, может, и позабыл, как там оно, в музыке, мог бы за старость и скидку сделать, сбавить цену за урок, — это расчетливая мама старалась сэкономить на музыкальном образовании вундеркинда. Нет, нет, не говори так, человек заслуженный, в своем роде уникальный, я хочу сказать, как музыкант, ты только представь — был знаком с Шаляпиным!.. А может врет? — резонно спрашивала мама, и заметив огорченный ее безнадежной деловитостью взгляд мужа, спешила сгладить свою неоправданную недоверчивость. — А если даже не врет, то наверняка, под знакомством подразумевается... Наверное Шаляпин в фойе наступил ему на мозоль и вежливо извинился — вот и все знакомство... Ну, ладно, допустим даже так, хотя допускать это у нас, согласись, нет, никаких оснований... Но в конце концов, что значит для нас какая-то лишняя пара червонцев, когда речь идет о единственном сыне, возражал отец.)
Впрочем, надо отдать справедливость и зелененькому талантику — было, было что-то! Слух был отличнейший, и еще кое-что неуловимое, что старый музыкант, говоря об одаренном ученике, тщетно старался изобразить в воздухе своими костлявыми, истинно пианистскими пальцами. Ах, жаль, жаль! Но мальчик рвался лепить. Он постоянно рвался куда-то — быть первым на улице среди сверстников, заслужить похвалу папиных товарищей, приходивших в гости к ним, научиться быстро читать, (как папа газету!) и вообще, поскорее вырасти, — и недетское беспокойство его воспринималось окружающими взрослыми, как мальчишеское нетерпение и буйные шалости — всего лишь. Ну, бог с ним, лишь бы человеком стал, думали родители вслух, кем бы ни был, для нас главное одно — лишь бы человеком стал, говорили они при посторонних, неизменно прибавляя в мыслях — лишь бы стал человеком известным, уважаемым, лишь бы пробился, прославился, развил свои таланты — вот так на самом деле думали огорченные родители. Первый блин комом. Блин — музыка. Отлично, хмуро бормотал отец. Пошли дальше...