Поначалу ничего не получалось, и мальчик сам это чувствовал, хотя хвастливо показывал, дяде-скульптору свои первые творения, и когда тот вежливо, но холодно улыбался и гладил мальчика по голове, он вдруг заметно бледнел от ярости, начинали дрожать губы. Ох, уж такой он у нас нервный! Ты уж поосторожнее с ним, Кямал, — просила мама. — Детская душа ранима, как... Как что? Мама обычно не находила ни одного сравнения, но упорно старалась в разговоре подводить под них свою речь, и, естественно, фразы у нее получались недосказанными. Она тяжело вздыхала, но вряд ли от этой недосказанности, которая ее нисколько не смущала и не заботила.
А как-то при дяде тогда мальчику исполнилось уже девять лет (годы-то летят, не успеешь...) и он упрямо продолжал лепить из глины свои фантастические, ни на что не похожие видения, — когда дядя, уже признанный, маститый художник, глянув на его работу, неохотно выдавил из себя одно лишь слово — «неплохо», и повторил, посмотрев мальчику в глаза — «неплохо, малыш», тот вдруг схватил уже окрепшую глиняную работу, в сердцах швырнул ее оземь. Глина раскололась на сухие комки, и трудно было определить, что она изображала, впрочем, и в целом виде определить это было не легче. Неплохо! Что за чушь, скрипел мальчик зубами. У него должно получаться только отлично, превосходно, великолепно, потрясающе!
Потом, уже через год произошел такой случай. Он вылепил голову богатыря из сказки «Руслан и Людмила», работа удалась на славу, ему самому очень нравилось — надутые, напряженные щеки, лаконичный шлем, подчеркивающий значительность, почти трагизм происходящего, усилие дующих губ, пристальный взгляд ненавидящих глаз — он чувствовал, что работа состоялась, вещь получилась не в пример предыдущим, но показывать дяде теперь поостерегся, накрыл работу мокрой тряпкой и положил под свой рабочий стол-верстак. И вот однажды, когда он играл на улице с ребятами и подрался с мальчишкой на год старше него, тот внезапно, коварно воспользуясь шумной игрой, прокрался во дворик — стояла середина лета и двери в маленький дворик были настежь — обнаружил эту новую работу, схватил ее и выбежал на улицу. Он, увидев свое любимое детище в руках врага, весь напрягся в улыбке, стараясь не спугнуть мальчика, чтобы он ненароком не разбил работу, побежал за ним, но тот отбросил глиняную голову. Скульптура, начавшая подсыхать, сломалась. Вне себя от ярости он догнал мальчика, при этом чудом не угодив под выскочивший из-за угла грузовик, жестоко избил его — свалил на тротуар и стал бешено колотить ногами. Труд двух недель, две недели, тяжело, тщательно, терпеливо, порой на самой грани, чтобы сорваться, раскромсать, разрушить, но делал, продолжал лепить, сжимая зубы, призывая руки к дисциплине, сцепив яростно, натолкнувшиеся на собственную неопытность и беспомощность, пальцы, но снова и снова, снова и снова, с нетерпеливым терпением, заставляя, упрекая... И вот...
Он лупил мальчика, ослепленный злостью, а тот истошно вопил, не понимая почему из-за подобной мелочи его так страшно избивают. Сбежались соседки и мачеха мальчика-врага, схватив ревущего пасынка, прижав к груди, молниеносно впихнула его домой, тут же выбежала и при всех надавала Зорику, собирающему жалкие осколки своей работы, звонких пощечин. Было больно, и по глубокому убеждению мальчика — незаслуженно, но он не заплакал, не отбежал даже, хотя убеги он и черта с два эта толстая мегера, притворяющаяся на людях любящей мачехой, могла бы догнать его. Не отбежал, ни слезинки не проронил, но твердо решил про себя отомстить этой женщине. Несколько ночей его одолевали кошмарные видения — родителям он ни слова не сказал, считая, что и так достаточно опозорен — видения возникали на почве многочисленных изощренных планов мести, неосуществимых вовсе, но так сладко было выдумывать и в ночи, снова и снова прокручивая перед глазами наиболее эффектные сюжеты. Нужно было что-то предпринять, иначе его еще долго будут мучить кошмары, не дающие заснуть в горячеющей постели. Жаркие угольки мести были проглочены им вместе с обидой, и теперь требовали, чтобы их потушили, щедро облили прохладной водой, смывающей позор...
Как-то вечером, когда случай уже всеми забылся, и любимый пасынок снова стал регулярно выходить играть на улицу под зорким взглядом своей любящей мачехи, мальчик залез со двора по лестнице на крышу, оттуда перешел на крышу соседнего дома, залег, притаился с обломком кирпича в руках, ждал почти целый час, холодно было лежать на железных листах крыши, к тому же как назло пошел дождь, мелкий, колючий, холодный, но он не уходил. Ждал. И вот, когда уже совсем стемнело на улице появилась эта женщина. Вид у нее был усталый, в руках — заметно тяжелая сумка, с работы шла. На мгновенье он заколебался, рука ослабла, но тут же заставил себя вспомнить и разбитую свою работу, которой очень дорожил, и несправедливо полученные пощечины при сверстниках и окрепшей рукой швырнул обломок кирпича ей в голову. Кирпич царапнул ее по плечу. И только убедившись в том, что попал, и увидев, как она, побледнев, испуганно озирается, он бесшумно, стремительно покатился с соседней на свою крышу, спрыгнул на веранду, пронесся по лестнице и прошмыгнул домой. С этой ночи он спал уже гораздо спокойней...