Голод чуть наклонился к нему и понизил голос:
— А помнишь, как ты ухаживал за ним в младенчестве? Как массировал ему животик, когда он переедал рыцарятины? Как настукивал ему на щите колыбельную? Как заботился о том, чтобы у него всегда был свежий легковооружённый завтрак?..
— А на обед у него каждый раз была красивая девушка! — радостно вставил Чума.
Всадники повернули головы и молча воззрились на него. Чума отчаянно покраснел и с преувеличенным вниманием начал ковырять струп на запястье. Смерть звонко постучал по черепу костяшками пальцев и покачал головой. Чума покраснел ещё сильнее; в вечернем сумраке его прыщи слабо алели, придавая лопоухой голове Всадника сходство с роем диковинных светлячков.
— А на обед у него каждый раз был бык, — с нажимом произнёс Голод. Прислушавшись на секунду, он добавил: — И гарнир из десятка степных духов.
В траве послышался испуганный писк. Сухие стебли зашуршали под десятками крохотных ножек: маленькие сплетники улепётывали во все лопатки.
— Ну да, — растерянно подтвердил Война, — вот только... Эй, вы что, смеётесь надо мной?! — взревел он, очнувшись, и до половины вытащил меч из ножен.
— Наоборот! — Голод потряс воздетым указательным пальцем перед носом возмущённого приятеля.
— Но ведь всего этого не было!
— Как это не было? — торжествующе воскликнул Голод. — Да через какую-то пару дней вся степь будет шуметь о грозном Сыне Войны! А потом слухи о нём расползутся повсеместно. Все будут слушать и старательно запоминать — чтобы было о чём потомкам рассказывать. А то, о чём помнят, считай, всё равно что было!
— Это как это?.. — вытаращился на него Война.
— Это так это! — передразнил его Голод. — Каждому хочется чуда, и за него он будет бороться изо всех сил. Сам себя в конце концов уговорит, что наши россказни — чистая правда. Ну сам посуди: кому оно надо, по большому счёту, существовал твой сын в прошлом или нет? Главное, что у него была такая бурная и насыщенная жизнь, о которой можно часами рассказывать, ещё и своё добавлять. Лучше всего помнят то, что кажется интересным; мы тебе сына придумали — интересней не бывает, вот его и будут помнить. Настоящих героев забудут, а о нём легенды будут складывать, да ещё и уверять, что сами в них участвовали.
Конь Войны остановился и шумно выдохнул. Всадник долго молчал, а затем поднял на товарищей погрустневшие глаза и произнёс:
— Но я-то буду знать, что это неправда?
— Ну, дружище, — развёл руками Голод, — тут уж ничего не поделаешь. Могу посоветовать только одно: научись верить своим близким больше, чем себе. Разве тебе так уж важно, как оно было на самом деле? Главное — как об этом говорят.
Тёмно-розовое облако в небе постепенно теряло форму и становилось похожим на запылённый ком овечьей шерсти.
— Не печалься о сыне, — вдруг затянул Голод глухим голосом, трогаясь с места.
— Злую долю кляня... — пристраиваясь рядом, на разные голоса подхватили Смерть и Чума.
Война молчал, но болезненные морщины на его лице сглаживались, дыхание становилось спокойнее и ровнее.
За спинами Всадников огромное закатное солнце медленно уплывало за горизонт; четыре конных силуэта на его фоне понемногу сливались с тускнеющим оранжевым небом.
За что?
— Чёрный во-о-орон, что ж ты вьё-о-ошься над мое-е-е-ею головой...
Смерть сидел на пригорке неподалёку от Конной Школы, обхватив руками колени, и негромко напевал:
— Ты добы-ычи не дождё-ошься, чёрный во-оро-он, я не тво-о-ой...
Над ним захлопали крылья. У ноги Смерти приземлился большой ворон, возмущённо каркнул и с укоризной уставился на Всадника круглым глазом. Тот виновато пожал плечами. Ворон взъерошил перья, ещё раз недовольно каркнул и полетел прочь. Смерть проводил его задумчивым взглядом, сорвал какой-то стебелёк и начал его грызть.
Как всегда, неслышно подошёл Чума и сел рядом, стараясь не помять траву.
— Я вот думаю: почему у людей к верховым лошадям совершенно особое отношение? — глядя перед собой, проговорил Смерть. — Такое бережное и романтическое.