Не понимал Ильин, почему пограничный отряд и этот стрелковый полк не хозяева в месте своей дислокации. Если мы пришли помочь здешнему народу, как было сказано, то и соответственно все это надо обеспечить. Если толком не подготовимся, то защитники из нас выйдут непутевые.
А когда он чего-то не понимал, не находил объяснения тревожившим его вопросам, это его мучительно раздражало, вселяло в сознание большую тревогу.
Старший оперуполномоченный особого отдела Курилов приехал на стыковую заставу поздним вечером. В кузове крытой машины сидели двое красноармейцев-часовых из комендантской роты. В канцелярии Курилов застал только Петренко.
— Где комендант? — спросил он, стоя в дверях, словно Петренко собирался от него убежать, а он держался в готовности не выпустить.
— Капитан Ильин с отделением бойцов в секрете на границе, — официально доложил младший политрук.
— А начальник заставы? — спросил просто так, чтобы отвести подозрение, что он интересуется только комендантом.
— Отдыхает. В полночь он сменит капитана.
Петренко постоял еще немного, спросил, не нужен ли он приезжему, а то подошло время высылать очередной дозор на участок. Курилов кивнул, разрешая уйти. Петренко подумал с облегчением: подальше надо от этого опера. Никогда не знаешь, что от него можно ждать. Он ведь и сейчас не сказал, с какой целью приехал на заставу. Не поинтересовался службой, обстановкой на границе. То ли ему до этого не было дела, то ли ему как всегда, в представлении Петренко, обо всем досконально известно.
Да, Курилов знал многое. Он догадался, о чем подумал молодой политрук, мысленно возразил, что тот не во всем прав. По складу своего характера Курилов хотел знать о людях и знал не только плохое, но и хорошее. Коменданта Ильина тоже знал: трудяга, не вылезает с границы, печется о боевой готовности. Горячится иногда, слишком вольно высказывается, мол, пограничники на первой линии, лицом к лицу с противником, а вооружены слабовато. Договорится вот так-то, потянут за язык.
Сегодня из-за него сыр-бор разгорелся. Начальнику особого отдела поступили данные, что Ильин стрелял по немецкому самолету, перелетевшему через границу. Ну, тот сразу с претензиями к начальнику отряда, почему командование молчит о происшествии. Подполковник на дыбы, дескать, ждет протеста от немцев, но те не заявляют. Ильин сам ему доложил, что в районе пограничной комендатуры появлялся немецкий самолет. Но факт стрельбы требует проверки, потому что немцы не протестуют.
Начальник особого отдела пригрозил, что командование отряда ответит вместе с Ильиным. Курилову приказал немедленно выехать на комендатуру, допросить, нет, сразу привезти Ильина в город, где он и даст показания.
Ильина на месте не оказалось, рано утром отправился на границу. Курилов допросил нескольких человек, которые толком ничего сказать не могли. Правда, один сержант что-то определенно знал, но темнил, вроде и говорил, но и не прояснил ничего. Да, самолет был, летал. Где? Понятно, где. Высоко в небе. Капитан Ильин стрелял из пулемета? Стрелял… на стрельбище из него многие стреляли. Курилов проверил, пулемет стоял в пирамиде, был отлично вычищен. Видно, за сержанта придется приняться после.
Размышления Курилова прервал дежурный по заставе, сообщивший, что Курилова разыскивал начальник. Тот сразу же начал кричать на опера, какого черта сидит на заставе, почему не арестовал Ильина. Узнав, что комендант на границе, засуетился: «Чует кошка, чье мясо съела. Уйдет, сволочь, не проворонь, не упусти».
Курилов раздосадованно положил трубку. Куда он уйдет? К немцам, чей самолет обстрелял? Начальник, пожалуй, сам горячку порет, у него крайние меры на первом плане. Не враг этот Ильин. Время приближалось к полночи, скоро он будет на заставе. Вот тогда… Что тогда? Неужели ему, оперуполномоченному Курилову, придется арестовать Ильина?
Задумался Курилов, склонив голову на подставленные ладони, и не заметил, как задремал.
Шевеление в коридоре вывело его из дремы. На стене тикали ходики, стрелки показывали без пяти минут три. От неловкого положения затекли руки, шея. Курилов встряхнулся, разминаясь, подвигал плечами, покрутил головой, согнул-разогнул рук».
Осторожно вошел Петренко.
— Извините, — сказал он. — Мне только заглянуть в шкаф.
Открыл скрипнувшую дверцу, взял тетрадь и направился обратно.
— Капитан Ильин вернулся из наряда? — с непонятной внутренней дрожью спросил Курилов.
— Пришел час назад. Я ему передал, что вы о нем спрашивали. Капитан прилег отдохнуть, — как бы желая предупредить новые вопросы Курилова, торопливо объяснил: — Вторую ночь не спит. Вы знаете, прошлой ночью на комендатуру было нападение. Ранен часовой.
Курилов кивнул, но не сказал ничего, и Петренко вышел.
Верно, начальник отряда говорил о нападении. Но это происшествие почему-то отошло на второй план. Оно забылось на фоне вопиющего нарушения капитана Ильина. И он, Курилов, в комендатуре выяснял только о первом происшествии. Почему? Да потому, что искать врага среди своих легче и… безопаснее. Веселенькое дельце.
Взгляд его упал на большую книгу, лежавшую на краю стола. Ага, журнал наблюдения. Что они тут наблюдали? Полистал. Многое усмотрели наблюдатели стыковой заставы. Движение военной техники на той стороне. Нарушения границы. Одно, второе, пятое. Наш пограничный столб немцы расстреляли. Вот запись за двадцатое июня: «Шесть ноль-ноль. Самолет с немецкими опознавательными знаками пересек воздушную границу и углубился в наш тыл. Доложено дежурному по комендатуре. Шесть двадцать три. Самолет с немецкими опознавательными знаками на низкой высоте перелетел обратно через границу, оставляя за собой полосу дыма. На сопредельной территории, по предположению, самолет упал. Был слышен гул, похожий на взрыв».
Курилов вскочил. По предположению… Он нервно забегал по канцелярии, лихорадочно забились мысли. Выходит, его начальник прав. Здесь, на нашей территории, уже не по предположению, а точно, капитан Ильин не только стрелял по самолету, но и подбил его. Начальник отряда об этом прямо не сказал. Хитрил, ссылался на протест с сопредельной стороны.
Какого черта он ждет? Надо немедленно забрать Ильина и везти. Иначе не сдобровать самому. Курилов бросился к дверям. В это время под окном заставы рвануло, взметнулись комья земли. Брызнули, посыпались стекла.
7
В какой-то момент Леопольд Богаец ощутил, что разработанная тщательно, с немецкой педантичностью операция, обещавшая, как ему казалось, блестящие результаты, начала давать опасные перебои. Провалилась попытка взорвать водонапорную башню на железнодорожной станции. Двое диверсантов, солдат и боевик Богайца, обнаружены русскими и в перестрелке убиты. Но гауптман Отто Зонгер, как показалось Богайцу, и ухом не повел. При встрече он сказал, что русским дорого обошлись двое наших людей — он в губернском городе рванул машину с солдатами. Было ли так на самом деле, Богаец не проверял, но если сказанное только легенда, она работает и в интересах Богайца. Ведь на них обоих, гауптмана Зонгера и лейтенанта Богайца, командование возложило в равной мере ответственность за проведение диверсий на советской стороне.
Группа их вскоре разделилась. Богаец остался в приграничье, а гауптман со своей командой ушел дальше. Результаты пока не блестящи. Богаец не сидел сложа руки, но сейчас ему пришло на ум сравнение: он похож на ветряную мельницу, вращающую крылья день и ночь, с той разницей, что от его крутежки пока ни муки ни отрубей. Выходит, преждевременно он радовался удачной переброске через границу и совершенно безопасной, не замеченной никем высадке непосредственно в его владениях.
И хотя в осуществлении личных замыслов он топтался на месте, все же верил, владения обязательно будут в его руках. Богаец докажет, что он тут истинный хозяин. Но сколько в этом ни уверял себя, должен был признать, что где-то и в чем-то допустил ошибку.