— Диего, — прошептала она. — Мой лягушонок.
— Фрида, моя Фридита!
Он прижимал ее к себе так сильно, что чуть не раздавил. Но Фрида ничего не сказала, потому что была счастлива. Вот бы дальше у них все складывалось так, как в самом начале, когда их любовь была полна волшебства!
Вскоре Фриде пришлось распрощаться с иллюзиями Диего раздражался на ровном месте. Несколько раз придя к нему на работу с обедом, она не заставала мужа на месте. В ответ на вопрос, куда он запропастился ассистенты мялись и опускали глаза. Так она поняла, что Диего завел новую любовницу. После этого она просто оставляла обед рабочим и уходила.
Как-то раз, к ее большому удивлению, один журналист попросил ее об интервью.
— Я недавно видел, как вы работали рядом с мужем, — объяснил репортер «Детройт ньюс». — И он сам сказал мне, что вы великая художница и далеко пойдете.
Позже Фрида и сама не понимала, какой бес в нее вселился. Ей вдруг мучительно захотелось провокации. И мести.
— Ну, вы знаете, малыш неплох в своем деле, но из нас двоих великий художник именно я.
Эта фраза, помещенная на первую полосу, вызвала ажиотаж. С тех пор у Фриды не было отбоя от журналистов. Она быстро привыкла к вниманию прессы, научилась уверенно говорить о своих картинах, шутить и выдавать блистательные экспромты.
Фрида смотрела в окно. На улице шел снег. Уже насту ша зима. Художница обхватила себя руками и яростно потерла плечи, потому что очень замерзла. Она больше; могла видеть эти метровые сугробы на тротуарах и домах. Снег валил не переставая несколько дней подряд, и холод пробрался в каждую клеточку тела. Из-за этого Фриду начала беспокоить нога. На правой ступне пальцы превратились в живую рану и отзывались болью при малейшем движении. Она не могла наступить на правую ногу, поэтому почти не выходила из дома. Она понимала, что так нельзя и стоит показаться доктору. Иногда Фрида даже радовалась, что Люсьенн больше не живет с ними: подруга точно от нее не отстала бы.
Фрида поплотнее закуталась в шаль, но это не помогало. Ей было холодно не только снаружи, но и внутри. Она скучала по Диего. Конечно, он существовал где-то рядом, возвращался домой поздно вечером или ночью. Они спали в одной постели, но муж давно уже не дарил ей тепла. Диего отдалился от нее и думал, вероятно, только о любовнице. Фриде оставалось лишь притворяться, что она смирилась с этим. На людях она вела себя шумно, постоянно употребляла бранные словечки на английском, а потом делала вид, будто не знает их значения. С тех пор как вышла статья с интервью, тяга Фриды к провокациям только возросла.
Недовольно отвернувшись от окна, она принялась бродить по двум комнатам, в которых они жили. Как она скучала по солнцу, по саду, такому, как в casa azul, где можно выйти на улицу рано утром, ощутить на лице нежное дыхание ветерка, понюхать цветы, посидеть у маленького пруда и понаблюдать за рыбками… Heimweh — вспомнилось ей немецкое слово, означающее тоску по родному дому. Оно очень точно передавало нынешние чувства Фриды. Но Диего еще не закончил работу. В лучшем случае он управится к марту. Ей предстояло мучиться еще целую вечность. В их спальне, прислоненная к комоду, стояла картина, изображавшая выкидыш. Фрида долго, стояла перед ней в раздумьях. А что, если нарисовать настоящие роды? Не счастливую мать с ребенком на руках, а то, как это происходит на самом деле, — показать без прикрас боль и кровь. Женщина лежит на крови, расставив ноги, из лона уже показалась головка ребенка.
А мать? Ее лица не видно, оно закрыто простыней. Кем на этой картине будет сама Фрида? Ребенком, лезущим из утробы на свет, или роженицей? Она уже решила, что картина будет небольшой, иначе ей просто не хватит сил ее написать.
Поддавшись порыву, художница поставила одну из металлических пластин, которые принес ей Диего, на мольберт и начала набрасывать эскиз.
Когда через несколько часов вернулся Диего, он застал Фриду за работой.
— Хорошо, что ты рисуешь, — похвалил он ее, целуя в затылок.
— Знаю, — отозвалась Фрида. — Я назову эту работу «Мое рождение».
— Изобрази все важные этапы в твоей жизни. Рождение, кормилицу, жизнь в Америке, выкидыш…
— И тебя, — закончила она, поворачиваясь. — Завтра куплю себе меховую шубу. Надоело мерзнуть.
Диего расхохотался.
— Зачем тебе шуба в Мексике? А впрочем, как знаешь. Потом я свожу тебя в кино, чтобы ты смогла выгулять обновку.
Фрида с нетерпением ждала марта. Они наконец-то вернутся домой. Но потом сам Нельсон Рокфеллер спросил, не хочет ли Диего раскрасить фойе нового здания Рокфеллеровского центра в Нью-Йорке, и предложил поистине королевский гонорар. Фрида поначалу бушевала, но потом смирилась. А что ей еще оставалось делать? Диего прав: в конце концов, она может рисовать картины где угодно, были бы мольберт и кусок холста, а муж расписывает большие стены общественных зданий. И ему приходится творить там, где дают заказы.