— Зачем скрывать? — поинтересовался Ник, довольно быстро сообразив, что ее гложет.
В голосе любовника слышалось раздражение. Как же объяснить Нику, что она не может бросить Диего? Со времени приезда Фриды в Нью-Йорк эластичная нить между супругами натянулась как струна. Диего писал письма, полные любви, нежности и страсти, умоляя жену вернуться в Мексику. Он прикладывал фотографии обезьянок и собак Фриды и даже отправлял ей деньги: «Чтобы ты себе ни в чем не отказывала». Она отвечала, что теперь совершенно иначе смотрит на его интрижки и бесконечно меняющихся ассистенток: «Я люблю тебя больше жизни, и ты тоже привязан ко мне, правда?»
Фрида отложила карандаш и перечитала послание. Ей было нелегко написать эти слова. Потребовались многочасовые разговоры с Анитой, чтобы решить, стоит ли расставаться с Диего или надо вернуться к нему. А если вернуться, то на каких условиях? Фрида с горечью осознала, что никогда не сможет уйти от Диего, и ту боль, которую он ей причинил, она испытает еще не раз. Раны будут заживать медленно и никогда окончательно не затянутся. Но она верила, что выдержит. Она будет любить Диего, но по-другому, не так, как прежде. Когда Фрида впервые смогла выговориться, у нее словно камень с души упал. Она вдруг ясно поняла, что делать дальше. Она еще побудет в Нью-Йорке, а потом вернется в Мексику и воссоединится с Диего. Потому что она любит его, пусть не такой романтичной любовью, как в начале отношений, но более зрелой.
Нику она ничего не сказала. Ей не хотелось знать, действительно ли он не понимает ее чувств или притворяется. Сейчас они были вместе, они были счастливы, а остальное не имело значения. Фрида наслаждалась каждым мгновением, проведенным с Мюреем. В постели с Ником все было настолько иначе, что иногда Фриде даже не верилось. Однажды, обхватив его голову руками, она подумала, что совершенно счастлива. Ник дал возлюбленной то, в чем она так нуждалась: плечо, на котором можно выплакаться, нежность и страсть.
— Если ты так любишь Диего, как уверяешь, зачем же изменять ему? — недоумевала Люсьенн. Подруги сидели за одним из грязноватых столиков в «Деликатесах Каца» в Нижнем Ист-Сайде. С тех пор как Фрида впервые попробовала здешний сэндвич с пастромой, ее сердце было покорено. Она впилась зубами в белую булку с мясом и принялась жевать. Соленый огурчик делал вкус сэндвича просто идеальным. Персонал за прилавком закусочной уже знал художницу и обслуживал ее с подчеркнутой галантностью.
— За такой сэндвич можно умереть! — простонала Фрида с набитым ртом. — Почему я не пробовала его раньше? Единственная по-настоящему вкусная еда во всех США.
Люсьенн засмеялась и отпила глоток вина.
— Серьезно, Фрида. Я по-прежнему тебя не понимаю. Ты чуть не умерла от горя, когда Диего и твоя сестра… ты понимаешь, о чем я. А теперь сама завела любовника, и это не просто безобидный флирт. Объясни.
— Только не подумай, что Ник — моя первая интрижка.
— Да это вообще не интрижка, — возразила Люсьенн.
— Ты права. Я просто хотела сказать, что у меня и раньше случались легкие романы. Но до серьезных отношений не доходило. С Ником все по-другому. Если бы мое сердце не было занято Диего, — она отложила сэндвич и поднесла руку с кольцом к сердцу, — я бы осталась с Ником. Я люблю его. Но Диего люблю еще больше. — Она снова взялась за сэндвич, но рука остановилась на полпути ко рту. — Надо смириться с тем, что мы с Диего не можем любить друг друга на равных. Один из нас всегда обречен терпеть поражения. За последнее время я это поняла. Теперь давай поговорим о чем-нибудь другом. Не хочу портить впечатление от пастромы.
На следующее утро Фрида проснулась и лениво потянулась, а затем прижалась всем телом к мужчине рядом с ней. Хотя окно было закрыто, с улицы доносился шум. Квартира Ника располагалась на одном из последних этажей небоскреба, но суета большого города проникала и сюда. Снаружи стояла холодная нью-йоркская зима, а в квартире, напротив, было жарко, как в печке, потому что отопление нельзя было отрегулировать.
На мгновение Фрида затосковала по мексиканскому климату. Как все-таки здорово, когда можно просто выйти на улицу и понежиться на солнышке! «Я здесь уже пять долгих месяцев, — подумала она, — не пора ли домой?»