В конце концов, истина заключалась в том, что армии шли туда, куда сами того желали. Предугадывая это направление, полководец лишь имел возможность командовать тем, что и так уже решено, мог выдать неизбежность за одолжение и тем самым превратить мятеж в преклонение перед собой. Великий полководец всегда принимал действия войска, как свои собственные.
Какими бы ужасными или преступными они ни были.
Такие мысли крутились у меня в голове, пока я, под любопытными взглядами других штрафников, пытался привести своего сослуживца в порядок, попутно бранясь вполголоса на тех, кто вообще довёл ситуацию до критического состояния.
— Держись ты, — сквозь зубы прошипел я, обращаясь к собрату-волшебнику, водя по груди парня руками. Он, красный, как рак, задыхался и тяжело кашлял. Часть мокроты, смешанной с чем-то зелёным, а периодически и красным, попадала мне на фирменный камзол с пометками штрафника. Такой же, какой был у всех ребят поблизости. — Твою же мать, Борх, ты не облегчаешь мне работу!
— Тихо, версы вонючие! — гневно выкрикнул сержант Нэшсен. — Император выступает!
Я часто слышал, что усердие, якобы, проявляется в делах, но никак не в словах человека. Только это не так. Невозможно отделить слова от дел, как минимум потому, что есть слова, имеющие последствия столь же серьёзные, как зачатие или убийство.
Словами человек проявляет свою суть и в большинстве своём она не отличается от дел. Ругающий нищих и бродяг не побрезгует избить кого-то из них. А поднимающий руку на жену зачастую бранит её последними словами.
При этом знать о чём-то ещё — не значит понимать. Возьмём меня. Мой интеллект и образование позволяют осознавать подобное, но сталкиваться с таким напрямую?.. Впервые я столь явно видел, как под действиями обычных слов пляшут человеческие души, видел, как слово бьёт, будто молот, как повергает в прах старые основы и создаёт новые.
А ещё я чувствовал гнев. Бессильный гнев, который с трудом подавлял, совершая исцеление паренька, страдающего от Мускульной Дымки. Лечил, потому что знал — лишь он и его товарищи сумеют прикрыть меня. Более никто.
«Сам виноват», — мелькнула полная боли мысль и я не мог опровергнуть её. Лишь злобно сжать зубы и признать — всё так и есть. Или не так?.. Правда ли вина лежала лишь на мне? И была ли она вообще? Столько мыслей! Столько дум!
С момента моего «падения» прошёл месяц, за который изменилось очень и очень много. Сейчас мы уже стояли подле города-крепости Фирнадан, готовясь обрушиться на него. Разведка и блокада осуществились лишь частично, слишком уж большая территория находилась под контролем объединённых сил последних вольных городов. Чего уж, они оказались столь многочисленны, что решили поделить армии! Одна осталась внутри города, а вторая вышла наружу, прикрывая его и рассчитывая на точечные удары, не позволяя нашим войскам в должной мере окружить его.
Пусть у Дэсарандеса было намного больше солдат, но распределить их вокруг так, чтобы полноценно окружить Фирнадан, он не мог — малые силы не представляли угрозы для внешней армии противника, а большие, соединённые в дивизии, не имели возможности «закрыть» город-крепость в должной мере.
«Летучие отряды» представителей вольных городов, состоящие из кавалерии, сионов и магов, быстро перемещались по окрестностям, создавая сложности для полноценного развёртывания артиллерии. Приходилось вначале гнать вперёд силой завербованных голодных крестьян, вооружённых чуть ли не палками и камнями. Пусть они легко и быстро находили свою смерть, иной раз затаптывая едва ли не четверть собственного «войска», это играло роль щита для основных, регулярных частей.