— Смела! — восхитился старик. — Никак за саму зореньку утреннюю себя почитаешь?
— А что, не гожусь?
— А коль гожа, так ступай в огонь!
И он, с силой совсем не старческой, подхватил ее на руки и понес к костру. Вот тебе и на! Вот тебе и добрые намерения!
— Зачем! Как!
— Да вот так!
Ирина попыталась вырваться, однако всех ее чемпионских сил не хватило на то, чтобы справиться с этим пожилым человеком. А может, и не человеком вовсе. Может, и вправду был он повелителем леса и владыкой огня?
А ее, выскочку, решил принести в жертву? Как жертвенную овечку. Агнца. Рыжего барана!
Сжатая его руками, как тисками, она с ужасом смотрела вниз, на полыхающие угли, на этот огромный мангал, на который должны ее швырнуть.
Колыхались от широких шагов полы длинного балахона, в который был одет старик, и Ира увидела, что владыка бос.
И ступил этот ночной властелин, не боясь обжечься, прямо в тлеющие угли. Прошелся по ним поперек костра вместе со своей сопротивляющейся ношей. Ступал он мелко, с силой втаптывая подошвы в раскаленную землю.
И осталась за ним в огне темная дорожка, которая при порыве свежего ветерка опять заполыхала красным.
— Ну что, заробела? — ухмыльнулся он в бороду. — То-то же, девка неразумная. Кто похвалится — тот спохватится. Похвалишься, когда люди похвалят.
Опустил он девушку на землю по ту сторону костра, не причинив ей зла. И ничего больше не сказал, только провел жесткой ладонью по ее золотым кудрям.
— Ого-го, други! — кинул он клич, и тут же отовсюду с посвистами да покриками повыскакивали мужчины и женщины, молодые и старые, иные даже с детишками, но все как один — босиком.
И каждый проплясывал по огню свой собственный, непохожий на прочие, танец, пока зверолюди вокруг игрища ритмично приговаривали:
Ирине стало завидно.
— А я что, рыжая, что ли! — глупо-преглупо воскликнула она. Видно, исчерпалось все ее соображение разгадыванием загадок, да остатки ума испуг отшиб.
Быстро скинула подпаленные кроссовки, стянула носки, закатала джинсы на всякий случай: ногами-то рискнуть не жаль в такую ночь, а без штанов все-таки не походишь!
Страх исчез: перебоялась, пока старик ее держал. Остался только азарт, да еще вера в чудо.
И ступила уже не Ирина Первенцева, а сказочная «девка ясная да красная» на пламенеющий узор.
Больно не было ни капельки. И снова, откуда ни возьмись, снизошло вдохновение. Она выкинула дикое, первобытное замысловатое коленце, но тут же боль в местах переломов дала о себе знать. Однако Ирина не остановилась. Ее уже «несло».
Ведь она была Овном, человеком огня! И теперь попала точнехонько в свою стихию. А горячая волна поднималась от ступней к коленям и выжигала, уничтожала немощь и болезнь. Поток наслаждения собственной силой и всемогуществом поднимался выше, к самому сердцу, а потом прилил к пылающим щекам.
Всяк достоин счастья — даже злой.
Как это ново!
Как это на первый взгляд несправедливо, а на взгляд иной, высший — все-таки… правильно! Не справедливость это, а милосердие. И любовь!
Может, и не стало бы вообще недобрых людей на свете, если б у каждого вдосталь было счастья-доли? Некому было бы завидовать, некого было бы ненавидеть!
Принять этот высший взгляд на мир — значит овладеть высшей силой.
…Будьте же счастливы все, добрые и злые, сильные и слабые, удачливые и невезучие, здоровые и больные!
Пусть волшебный огонь выжжет, вытравит все ваши недуги и беды! И останется у каждого только светлое!
Она не произносила этих слов вслух, а вкладывала их в движения. Тело слушалось и радовалось пляске, будто и в помине не было никаких травм и переломов.
И Ирина была уверена, что окружающие — и люди, и звери, и сам лес — ее понимают.
— Гожа! Гожа! — подбадривал старик.
И она, довольная, ответила в лад ему:
— Прав ты был, дедушка! Похвала дороже похвальбы!
Он снова шагнул в огонь и составил Ирине пару.
Немыслимое, колдовское получилось па-де-де! Седой да рыжая, старый да молодая, точно встретились Зима и Весна.
В конце старик снова подхватил ее на руки и поднял, силач, высоко над своей убеленной сединами головой.
Хорошо! Высоко! Только немного грустно…