Глава 3
Все домашние счета вела мать, поэтому отец, закрутив интрижку со своей секретаршей Анной, справедливо рассудил, что если будет два-три раза в неделю платить за номера в мотелях, то правда неминуемо выплывет наружу. Он решил, что умнее будет в обеденный перерыв приводить Анну к нам домой, чтобы спокойно заниматься с ней сексом на собственном уютном брачном ложе. Это исключало вероятность разоблачения из-за лишних расходов, но, видимо, полностью от улик все равно избавиться было невозможно, потому что, когда моя мать наконец зашла в спальню и увидела отца в постели с секретаршей, она была к этому готова.
Вместо того чтобы устраивать истерику и бить посуду, она сделала несколько разоблачительных снимков на «Никон», который несколько лет назад на какую-то годовщину сама же и подарила отцу, когда он вдруг обнаружил интерес к фотографии — преходящий, как и все его увлечения. Пока отец с Анной лихорадочно натягивали одежду, мать спокойно спустилась по лестнице нашего дома и прошла три квартала до аптеки, где сдала пленку в проявку. Висевший на плече фотоаппарат раздражал ее, поэтому мать выбросила его в урну на углу, купила себе банку диетической колы и отправилась на прогулку.
В последующие дни в доме царило угрюмое затишье: никто из нас не хотел нарушать странное хрупкое перемирие, которое непонятным образом наступило после разразившейся грозы. Мы с братьями быстро поняли, что произошло, потому что стены нашего дома в Ривердейле были тонкие, как бумага, и когда родители в спальне шепотом ссорились, отчаянные мольбы отца и горькие упреки матери были прекрасно слышны в туалете в коридоре.
Мне было двенадцать, Питу девять, а Мэтту семь, и уже тогда он был очень зол. Мы все догадались, что дело плохо. Даже Пит, который слегка отставал в развитии и не всегда мог разобраться, что к чему, почуял, что готовится большая гадость. Но мы и подумать не могли, что это изменит всю нашу жизнь. Родители и раньше ссорились. Мы все назубок выучили, чего ждать, даже Пит. Отец облажался, какое-то время они с матерью скандалят, а потом Норм заглаживает вину. Как-то раз отец даже признался мне, что в отношениях с матерью он — король возвращений.
Но на этот раз о примирении не могло быть и речи. Несколько недель спустя мать разослала друзьям и родственникам поздравления с Рош-Ашана, вот только в этом году традиционный семейный портрет заменила фотография отца и Анны в ужасный миг разоблачения. Ни ретуши, ни красивых поз: лишь грязная голая правда о совокуплении любовников не первой молодости, сфотографированных под тупым углом, — анатомия в ракурсе, не предусмотренном природой.
Нормана Кинга, моего отца, в нашем городке знала каждая собака. Он разгуливал по улицам, точно какой-нибудь политический деятель, здоровался по имени с каждым, кто попадался навстречу, а если видел незнакомца, то либо представлялся, либо говорил: «Доброе утро, шеф!» Он был из тех покупателей, которые на «ты» с продавцами и непременно в подробностях расспрашивают, как поживают их жены, дети и родители. Он любил втягивать собеседников в пространные разговоры об их делах, подсказывал, как решить тот или иной вопрос, как разобраться с налогами. Работа в бухгалтерии крупной корпорации на Манхэттене придавала ему ореол крупного специалиста в бизнесе, и Норм из кожи вон лез, чтобы поддержать этот образ, — не в последнюю очередь потому, что и сам в это верил. Даже собираясь в магазин за молоком, он частенько повязывал галстук. Отец казался человеком, который знает всю подноготную и обладает скрытыми талантами. И целая куча неудачных проектов не способна была поколебать его авторитет, причем, похоже, даже в собственных глазах. «Ошибки — это основа, на которой строится наш успех», — важно говаривал Норм. Чуть повзрослев, я стал задаваться вопросом, о каком, собственно, успехе шла речь, но отец повторял это с такой уверенностью, что я тут же стыдился собственных сомнений; в этом-то, говоря по правде, и заключался главный его талант. Никто не умел так убедительно врать, как Норм.
С женщинами отец держался излишне любезно, здоровался с подчеркнутой галантностью, говорил комплименты и никогда не упускал случая отметить новую прическу или платье. Он дружил почти со всеми нашими соседками, и если мне когда и казалось, что отец ухлестывает за кем-то из них, я тут же гнал от себя эту мысль, приписывая собственной незрелости, пока Норм не стал попадаться. Чаще всего мне нравилось идти с ним по улице: я грелся в лучах его славы, точно сын короля.