Я научился петлять, прятаться по черным дворам, путал имена и даты, изучил подлую механику бегства и вранья.
Его привычки и причуды были пикантны, как вустерский соус.
Он писал мне сумасшедшие письма из ада, от почтовой веленовой бумаги пахло семенем и абсентом.
Он телефонировал из кабаков заполночь и кричал:
- Котик, забери меня отсюда.
Я ехал на другой конец города, выручал его от полуночной сволочи.
Четыре негра и один черный бехеровский рояль на хрустальных копытцах.
Две монашки и один учёный датский дог.
Жирная католичка - креолка в черном корсете со страппоном и семихвостым хлыстом.
Сиамские близнецы из Гамбурга.
Китайская гимнастка- чревовещательница.
Абиссинский глотатель пламени.
Матрос Тараска. О! Матрос Тараска!
Иногда я дрался. Но чаще - платил наличными по его нечеловеческим счетам.
Каждое утро - балаган. Он доводил меня и себя до каленого бешенства.
Потом он падал на диван. Я приносил ему сердечные капли. Он закрывал глаза, когда я делал то, что обычно делают… потом.
В таких случаях.
Дмитрий выставил вперед растопыренные пятерни:
- Делал вот этими своими руками, ваша честь!
И тем же вечером.
Опять.
Он.
Целовал меня в щеку.
- Мне пора ехать, котик. Я дам тебе знать через два часа послезавтра. Bye-bye.
Дмитрий сел верхом на стул, оперся подбородком и локтями на спинку.
Черным голосом закончил:
- Для танго нужны двое. Перед вами - номер второй. Господин “чтоонсделалсомной”. Вся штука в том, что несколько дней назад я решил, что мне просто необходимо
Его убить.
Поланский сломал карандашный грифель.
Пианист Ян Шпачек сухо хлопнул в ладоши и подбил итог:
- Баста. Всем спасибо. Все свободны.
+ + +
Пролетка замерла у ворот желтого особняка на набережной малой городской реки.
На углу - полицейский участок, на другом берегу - посольские сады, желтая имперская архитектура иностранных коллегий.
Скучали круглые часы на столбе. Они никогда не показывали правильного времени.
Дворник уверял, что иногда окосевшие стрелки идут вспять.
И всегда очень спешат.
На конюшню увели взмыленных коней.
Возница свалился спать на галошнице в людском этаже, в чем был, даже не сняв казенную куртку с желтыми галунами.
Певичка Три Креста бросила туфли в мусор, прокралась под стеной дома, к открытому окну кухни.
В лоскуты порвала сетчатые чулки - левый пополз стрелкой от подвязки на бедре. Ее знобило, то ли от кровотечения, то ли от азарта.
Она воровато обернулась - туда-сюда, ужом полезла в окно, ушибла колено, приятным тенором выругалась по-французски:
- Merde de Dieu!!!
И рванула босиком по коридорам сонного дома.
Смазливая тень не оставляла следов на безупречном паркете богатого дома - даже сквозняки здесь веяли лакрицей и музейной мастикой.
Вслед пялились слепые римские бюсты и сонные прелестницы с портретов в тяжелых фамильных рамах.
У граненого зеркала на втором пролете лестницы
Певичка по имени
Три креста
Остановилась.
Лукаво на три четверти, окунула гасконское костистое лицо в омут овального зеркала.
Вздрогнула, метнулась прочь.
Хлопнула дверь спальни.
Хихикнула на сахарной лестнице грудастая горняшка с перьевой метелочкой.
Гарсоньерка. Средний план
На раме китайской ширмы внахлест повисли: платье, кружевное десу, правый чулок, левый чулок, непарная перчатка, набитые ватой чашки бюстгальтера.
Прихлебывая из плоской нагрудной фляжки, Альберт вышел из-за ширмы в костюмных брюках и жилетке.
Он рассеянно огладил бёдра и сильно уселся на подлокотник кресла у окна - фигурная резьба дорогой мебели впилась меж ягодиц - он даже не поморщился.
Нашарил на столике склянку с одеколоном. Промакнул виски зеленоватой “кёльнской водой”.
Белый тюль занавеси подрагивал на сквозняке. В фарфоровой вазочке - “берцовой кости” подвял нарцисс.
Под донышком вазочки виднелась оперная программка - рисованная вручную в стиле Сомова.
За дверью послышались уверенные старческие шаги.
Шваркали по вощеному паркету домашние туфли.
Альберт успел сделать еще один глоток коньяку из фляжки, прежде чем отец рванул дверь на себя.
Огромный силуэт отца заслонил дверной проем. До паркетных “елочек” - водопадом спускались полы барского халата. Военная выправка. Седые бачки. Кулаки сжались. Желвак вспух под челюстью. Старик не спал ночь.
- Папа! - вскрикнул Альберт, поднимаясь навстречу - тяжелая ладонь отца въехала ему в куриную грудинку, тиснула назад в кресло.