За окнами вздрагивала, электрически скворча, воробьиная ночь.
Вдребезги грохнула фарфором об пол овальная селедочница. И уже, без пардону, зажимая ладонью рот, сбежал в клозет из за столика, залетный офицер, и покатилось под столик надкусанное яблоко.
Заварилась в погребе невероятная муть, и трое вывели одного и побили, но полицию никто не крикнул - все свои, фискалить не принято.
Темная кровь замарала ноздри и белую розу в вазоне.
Хохотала в ящике с колесами безногая Клавка.
Никто толком не смотрел на сцену, где в полудреме играл тапер, где глумился над публикой кухонный чад и табачный дым. Шаманили и мельтешили клавиши.
Читал с места самородок Саша Англетер, в простой голубой рубашке навыпуск с шелковым отливом, золотой поясок, алые кисточки. Рус. Голубоглаз. Румяна смазаны вкось. Со вчерашнего дня пьян, отчего мил. Говорил напевно:.
…И за кем я только не хаживал,
И кому не ломал хребта,
Мало прожито, много нажито,
Бархат-кожанка, гной в уста…
Азиатчина, голубятенка,
То стреляю, а то кадрю…
Хулиганщина, отсебятина…
На прилавок склоню кудрю…
Вспомню матушку, избу, телочку,
Три иконы на теплице…
Разговоры в ночи. Иголочка,
Погадай ты мне на кольце.
… Да, Ты прав, в начале было слово.
Спит торжок, пушится вербный куст.
В этой жизни ничего не ново:
Умереть? Конечно. Завтра. Пусть.
- Умремте! Умремте! Умремте! - истерически рыдала Лиля Магеллан на коленях в предбаннике дамской комнаты и рвала на груди крючки голубого лифа.
Кудрявые подруги сбрызнули ее из сифона холодной водой и вывели под руки.
Заполночь.
- Десерт Фламбе! Стерлядка а натюрель! Рассольник с почками четыре порции! Бефстроганов моментально! - хрипел официант.
Крупный план. Диалог восьмерка
-… заметь, счета всей сволочи оплачиваю! Кабак с хабалками! Но если не брезговать - золотая жила! Взять любого, вытрезвить, отмыть, переодеть в белое - талантищи, священные звероящеры! Люблю! - Альберт возил двузубой вилочкой по тарелке перья зеленого лука и дольки моченого чеснока,
- Так “люблю” или хабалки? Ты разберись, Бога ради - Вавельберг закрутил на столешнице стаканчик с тяжелым дном - крахмальный воротничок - фасона “отцеубийца” подпирал сытый двойной подбородок юноши, он явно вышел из роли перепуганного дебютанта - Пора баиньки… Полвторого ночи, пора честь знать. Экипаж ждет…
Приятели пили ананасную воду на выгодном месте - у самой сцены за столиком с
неубранной табличкой “Reservee” посреди.
- Тоже мне Клондайк, тут не золотоискатель нужен, а золотарь. Знаешь, есть такое понятие “золото дураков” - блестит сильно, а на деле - пшик. Пирит, по географии гимназисты проходят.
Мишель выдавил в стопку половинку лимона.
- Твое здоровье, Берти.
- Не дождешься, ангел мой. - Альберт, отмахнулся, с пятого раза мелко чиркнул спичкой по краю коробка - спичка погасла, он с досадой прикурил от свечи - Ты не понимаешь, Миша, нас сомнут, они останутся… Тут в подвале было воды по колено. Пасюки дохлые, плесень… А теперь? Стены, правда, сочатся, зато какие люди расписывали, за каждый ляп кистью могу душу продать… Даже свою! Все наспех, а уже - атмосфера, драпри только с утра привезли, жратву заказывал в кухмистерской у Корша, обслуга оттуда же, вышколенные… аж тошнит! А ты резонер…
Жеваная папироска повисла на мокрой губе Альберта.
Болотные свечи чертили зигзаги отсветов на его нафиксатуаренной макушке.
- Да-да, резонер. И еще, как выражаются твои декаденты “слепая кишка”. Так вот - твои священные звероящеры верещат, мельтешат и мешают мне кушать и пищеварить. Как тебе шипение подколодного буржуа?
Мишель незаметно расстегнул под столом пару перламутровых жилетных пуговок и с аппетитом вымакал корочкой хлеба соус.
- Шалопайство это все. Профанация. “Шумим, братцы, шумим!”. Играешь в мецената? Спорим - завтра никто из них не вспомнит, как тебя зовут.
- А как меня зовут? - вдруг трезво и серьезно спросил Альберт. И глаза у него стали белесые и косые.
- Не знаю, князь, - пожал плечами Мишель - Но, ручаюсь, - ты пьян.
За столиком у окна сидели два богемные очаровашки в одинаковых сюртучках пивного цвета с шелковыми лацканами, шейные платки, подведенные глаза, вымазанные по трафарету губы. На головах - венки из стеклянного винограда и кладбищенских тряпочных роз. Очаровашки торчали прямо, как деревянные кегли, и с вызовом держали розовые ладошки на коленях друг друга. Оба глазасты, распудрены, височки смочены вежеталем.
Вокруг них, тесно сдвинули стулья восемь дам в возрасте, они горячо обожали очаровашек, ухаживали за ними, то и дело вздергивали обширные тюрнюрные зады со сборками “хвост русалки” - поправляли веночки, подавали очаровашкам спички и пудреницы, долетали обрывки фраз: