-… Чайка не летает об одном крыле!…
- Только косность христианской морали могла так жестоко осудить…
- … Философия Дионисийства, “Песни Биллитис”…
- Всем известно: два города сгорели по вулканическим причинам! Елена Михайловна, почитайте новую библеистику, еще Давид и Ионафан…
- Алешенька, берите помадку, ваше любимое…
- Вы слышали, Мика бросил Юрочку…
- Какой негодяй! С кем?
- С армянским массажистом, хочет его содержать и образовывать. Юрочка вскрыл вены, в Обуховскую возили… зашивать. Сейчас дома лежит, я утром навещала, состояние тяжелое, плачет, не хочет кушать! Милые, надо принять в нем участие!
- Завтра же я у него, Варвара Петровна…
- И я!
- А я могу только вечером, в полдень я в суде…
- Купите в булочной сеппика? И семги от Цицианова. Его любимое.
Дамы наливались морсом, часто дышали каравайными грудями - семь из них были женами адвокатов, дантистов, инженеров, профессоров и высоких чиновников, восьмая троекратная генеральская вдова - Надя Извицкая, владелица семи доходных домов и одной частной клиники нервных болезней.
Дам этого прекрасного сорта хорошо знали вежливые мальчики в зауженных брючках в садике при Зоо, элегантные секретари крупных департаментов в приватных бильярдных с номерами, юнкера, балеруны и холостые эстеты из Академии Художеств, снимающие одну меблирашку на двоих.
Дам называли “чайками”. За чашкой чая в солнечных комнатах-бонбоньерках они обсуждали стрижки пуделей “априко”, громкие судебные дела (“чайки” составляли львиную долю публики на открытых уголовных разбирательствах, жадно вслушивались в бесстрастные голоса протоколистов “… и растворил крупные останки в серной кислоте, внутренности, позвоночник и вываренную голову зарыл в саду на заднем дворе дома”, но основным предметом дум, грез и воздыханий “чаек” были городские педерасты. Дамы знали все нюансы жизни бесчисленных Жоржиков, Юрочек, Павлуш и Николаш, их ссоры и примирения, их излюбленные местечки и шалости.
Дамы окружали их заботой, как гонимых и непонятых, давали в долг без отдачи, возмущенно брали их на поруки из полицейского участка.
Составляли в альбомах целые коллекции фотографических карточек своих “божков”, “гарсончиков”, “минуточек”, послылали им на именины кондитерские пироги и даже писали мушиным почерком на бумаге “верже” милые литературные виньетки, где было с избытком тубероз, махаонов, мускуса, анусов, прованского масла, леопардовых шкур, мускулистых спин, спермы и горячих древнегреческих поцелуев “обязательно с языком”. Рукописи бережно запирались от мужей в шкатулки на ключик, но зачитывались в кругу подруг по четвергам.
- Бррр. - поежился Вавельберг и промакнул губы салфеткой - Дамы тоже в программе?
- А что ты имеешь против? - фыркнул Альберт - Добрые самаритянки. Комитет Приемных Матерей.
- Знаю. Мы как - то с друзьями два часа сидели в “Курантах”, счет сделали бешеный, а “нема грошей”, хозяин уже косился, вон та черненькая климактеричка нас выкупила… Я еще в реальном учился, в последнем классе… Берти… будь добр домой… Гроза.
Но Альберт уже не смотрел на томного, вспотевшего до бисерного блеска Мишеля.
Он привстал, слишком тяжело оперся на трость с янтарным “яблоком”.
Князь, сутулясь, вышел подышать на лестницу.
Средний план. Постановка рассеянного света.
Ступеньки уводят вверх, истоптанный гуцульский палас с узором, спит, свесив щеку на плечо увечная Клавка-безноженька, и скрипач спит под вешалкой, и доверху полна купюрами и двугривенными коробка из-под торта. Ленивыми клубами слоится дым.
Лампы совсем тусклы, фитили умирают к утру,
У полукруглого оконца жадно курил в фортку гость средних лет.
Альберт примостился рядом, закинул ногу на ногу, некстати выскочила из под брючины треугольная резинка носка.
- Дышите?
- Так.
Гость крепко провернул окурок, прямо на крашеном подоконнике, обернулся.
Хитиновое обветренное лицо без мимики. Будто запечатанный конверт. Высокие залысины на висках. Идеальная полоска усов, татарские скулы, загнутые уголки целлулоидного воротника, пристойный визитный костюм. Голос резкий, с патефонной интимной гнуснецой. Протянул плоскую сухую ладонь.
Вадим Ропшин. Взаимно. Давно здесь?
- Эльстон, - нехотя признался Альберт. - С открытия.
- Знаю, - сморщил щеку Ропшин. - И как вам это всё?
- Дерьмо.
- Зря. Люди читают стихи.
- Вы всегда говорите, как рубите тесаком колбасу?
- Это просто. А вы - хам.