- Вот-вот, видишь, ты смутила меня. А я только что собирался сказать что-то про твои глаза.
- Ах, скажи, ну, прошу тебя, скажи!
- Ну, теперь, когда мне приходится думать, это выйдет как-то глупо. Я только хотел сказать, что вчера я все время как-то огорчался, когда видел, что у тебя такие грустные и немножко как будто испуганные глаза, а сегодня...
- Ну, а сегодня?
- Это почти прошло, но не совсем. Протяни руку жизни, моя радость, пусть она ведет тебя, доверься ей.
Но я еще что-то хотел сказать. Ах, Кэти, я же без умолку болтаю. Я никогда так много не говорил с тех самых пор...
- С каких пор?
- Ах, с очень давнего времени, когда я был с одной молоденькой девушкой в местечке, которое называлось Эа, в апреле тысяча девятьсот четырнадцатого года. Она была прелестна. Ты бы, наверное, приревновала меня к ней.
- Ты жалеешь о ней, Тони?
- Нет, мне гораздо больше нравится се сестричка - они близнецы.
- Ты это и хотел мне сказать?
- Нот, но подожди, пока уйдет старушка. Я не могу говорить при ней. Grazie, grazie, signora [Благодарю вас, синьора (итал.)], - сказал он, обращаясь к Мамме, которая хлопотливо суетилась около стола.
- Я сразу почувствовал, что телятина будет жесткая, как только увидел ее, - добавил он, обращаясь к Кэти, - она у них всегда такая. Они дожидаются, прежде чем зарезать теленка, чтобы он стал быком и получилось побольше vitelli [Телятины (итал.)]. Самая громадная воловья туша, которую мне когда-либо довелось видеть, была выставлена в Пистойе, и на ней был ярлык vitello giovanissimo [Молодая телятина (итал.)].
- Так это ты мне о телятине хотел сказать? - спросила Кэти, расхохотавшись.
- Нет, - ответил Тони глубокомысленно. - Я пытался сказать это, когда мы еще только сели в vettura, но не смог, потому что мы все время смеялись. Видишь, Кэти, мне пришло в голову, что с тех пор, как я приехал, я только и делаю, что навязываю тебе свои желания.
- Мне это очень приятно. Я с радостью буду и впредь твоей одалиской, если это всегда будет так восхитительно.
- Да нет, Кэти, я говорю совершенно серьезно.
Я распоряжался нашим вчерашним днем, распоряжался сегодняшним утром, во все совал свой нос, даже диктовал телеграмму.
- Но, Тони, дорогой, мне доставляло такое удовольствие, что ты делал это. Я только этого и хотела.
Разве ты не знаешь женщин и не понимаешь, что они с наслаждением подчиняются мужчине, в которого влюблены. И ты лишил бы меня удовольствия, если бы не командовал, не держал себя почти как командир, идущий впереди своей роты. А кроме того, ты два раза позволил мне поступить наперекор тебе.
- Когда?
- Вчера днем, когда я ушла и плакала втихомолку несколько часов подряд из-за того, что должна с тобой расстаться, и еще... ночью, - добавила она, опуская глаза.
- Ну, я думаю, что мне пора сдать командование, - сказал Тони. - По крайней мере, хоть на время.
На остаток сегодняшнего дня ты примешь обязанности командира, и я даже не буду тебе ничего подсказывать. После того как отдохнешь, делай, пожалуйста, что тебе вздумается, хочешь со мной, хочешь одна.
- Но, Тони, я вовсе не хочу быть одна. Я хочу быть с тобой. А что касается отдыха, я никогда не ложусь днем.
- А почему же ты вчера легла?
- Ох, милый, я была так расстроена, у меня точно дрожало все внутри. Я хотела все продумать и решить, что мне делать.
- Вот не верю, что такие вещи можно обдумывать, - ответил Тони. - А по-твоему, можно? Мне кажется, тебе следовало просто подождать и поступить так, как тебе подскажет чувство. Ты тянулась ко мне, все в тебе тянулось ко мне вчера вечером. А то, что ты должна была, как тебе казалось, мне сказать, могло быть сказано и забыто между двумя поцелуями.
Но забудем об этом. Как ты думаешь распорядиться нами сегодня?
- А тебе не хочется побыть одному?
- Во всяком случае, не больше пяти минут. Кэти, ты единственный человек на свете, которому я могу сказать это по чистой совести. Когда я бывал с другими людьми, я непременно должен был уединяться на несколько часов, иначе я с ума сходил. Они вечно раздражали меня, вечно навязывали свои мысли и чувства, которые были мне не нужны. А ты не только даешь мне полную свободу думать и чувствовать так, как я это делал бы, будучи один, ты делаешь мои переживания тоньше и острее, и - больше того - ты внушаешь мне чувства и мысли намного лучше тех, что бывают у меня, когда я остаюсь один.
- Как ты думаешь, Тони, все влюбленные чувствуют одинаково? Ты сейчас описал - и лучше, чем я могла бы это сделать сама, - точь-в-точь то, что я чувствую, когда я с тобой. Ну, рассказать тебе мои планы на сегодня или я просто буду заставлять тебя выполнять мои требования одно за другим?
- Да, да, лучше так. Я обожаю сюрпризы.
- А ты будешь меня слушаться?
- Беспрекословно, donna mia belja ed adorata [Моя прекрасная и обожаемая (итал.)].
Они просидели около часа за кофе, затем Кэти поднялась. Тони тоже встал и вопросительно посмотрел на нее.
- А, - сказала она, улыбаясь, - я вижу, ты собираешься твердо придерживаться своих обязательств.
Ну, пойдем!
Они остановились у двери Кэти, и Тони сказал:
- Хочешь, чтобы я подождал тебя у себя в комнате?
- Нет, я хочу, чтобы ты вошел ко мне.
Кэти закрыла дверь и заперла ее на ключ.
Потом посмотрела на него с лукавой радостью, но
с оттенком робости, которой он никогда не замечал у нее раньше.
- А теперь я узнаю, действительно ли ты можешь сделать все, что я велю, - сказала она.
- Что же такое? Что-нибудь очень трудное?
- Я хочу, чтобы ты лег со мной на кровать и обнял меня. Раздеваться тебе не надо. Я хочу, чтобы ты просто держал меня за руку и целовал меня, и больше ничего. Может быть, я требую слишком многого?
- Господи, конечно, нет!
- А это не будет нечестно - брать, ничего не давая взамен?
- Ну конечно, нет! Я ведь не бесноватый.
- А что это такое?
- Нечто среднее между донжуаном и желторотым пижоном из партера.
- Вот как? Странный у вас жаргон в Англии!
Помолчав, она прибавила:
- Мне жаль мять это новое платье. Я переоденусь в старое, а потом лягу. Ты можешь смотреть на меня, если тебе это нравится.
- Нравится. Не знаю, почему мужчины любят смотреть, как женщины раздеваются, но что они любят, это факт. И, Кэти, я ежеминутно мысленно благодарю тебя, да именно благодарю, за грацию твоих движений.
- Я и чулки сниму, - сказала Кэти, - но это ровно ничего не значит. Это не приглашение.
- А можно мне снять ботинки, чтобы не испачкать твое одеяло?
Она засмеялась, и он истолковал ее смех как согласие.
Они легли, и Тони обнял ее, ее голова лежала на его левом плече, и он держал ее руку в своей. Потом он стал целовать ее и чувствовал, как ее свежие упругие губы становятся горячими и мягкими, а груди крепко прижимаются к его телу. Даже если бы он раньше сомневался, - но он не сомневался, - он узнал бы теперь наверное, что это послушное тело, лежащее рядом с ним, потерянная половина его собственного.
Это длительное прикосновение прильнувших к нему губ открывало ему такую полноту физической жизни, какой он не только никогда не знал раньше, даже в прошлом с Кэти, но никогда ,бы не мог и вообразить.
Ему казалось, что вся комната пульсирует ритмом их крови.
Кэти тихо отняла свои губы и долго лежала неподвижно, положив голову ему на грудь. Тони не шевелился, отдаваясь золотому потоку жизни, переливавшемуся от одного тела к другому.
- Тони?
- Да?
- Сказать тебе, почему я тебя просила об этом?
- Скажи, если тебе хочется, дорогая.
- Я... я так давно не чувствовала себя женщиной, - Бедняжка!
- О, мне все равно теперь. Но я замечаю, что я стала застенчивой. Ты бы этого обо мне не подумал, не правда ли? Мне было стыдно стоять перед тобой, обнаженной, стыдно, что меня трогает мужчина: даже ты, даже ты!