- Приятно слышать, - ответил Тони, вздохнув. - Разумеется, это звучит заманчиво, но ведь цветы холодные, их можно раздавить, и они липнут к телу, как патока. Потом жалко губить их. Для этого годились бы, пожалуй, только те, которые расцвели для Венеры Идаллийской. Но ведь она, наверное, была легкая, как воздух.
- Ты веришь в богов и богинь, Тони? Ты постоянно говоришь о них.
- А как же не верить? Ты веришь в любовь, в солнце, в луну, и в землю, и в эту бухту, где мы купались?
- Ну конечно, но разве это то же самое, что верить в них, как в богов?
- Конечно, если верить как нужно. Ты понимаешь, что я подразумеваю, когда говорю, что для меня бог или боги, или абсолютные реальности, есть нечто физическое, а не духовное, не общественное, национальное или что-то такое отвлеченное.
- Кажется, понимаю, - сказала Кэти задумчиво, - вернее, чувствую. Ты хочешь сказать, что бог - это таинственная жизнь, заключенная- в вещах, а название этих вещей, не какое-то отвлеченное понятие.
- Да, да, - воскликнул радостно Тони, - вот именно. О Кэти, ты все понимаешь! Именно этот физический бог, живущий в вещах, заставляет тебя любить и почитать их и не желать их разрушения. Когда ты пришла в такой ужас от мысли, что наш заливчик может быть уничтожен ради наживы, ты преклонялась перед маленьким божком, являющимся таинственной физической жизнью этого места. Каждый цветок - это крошечная богиня. Люди называют это качеством, сущностью и даже красотой, - хотя есть и безобразные, страшные боги. Война, например. Ко это не есть нечто абстрактное, а нечто живое, хотя жизнь эта может и не быть такой интенсивной и самоосознанной, как наша. Почему же нам не почитать и не признавать богами сущность, силу и жизнь вещей?
- Да, - сказала Кэти, - почему в самом деле?
Но как глубоко эти вещи должны были захватывать и трогать тебя, Тони, чтобы ты научился видеть в них жизнь. Ты распахнул мне двери в широкий неведомый мир: я знала, что он существует, но боялась войти в него. По глупости своей я боялась быть "непросвещенной", но быть "просвещенной" это значит жить в скучном мире, лишенном богов. А я терпеть не могу всех этих плачущих мадонн и истекающих кровью христосов!
- А это уже результат внешней "духовности", - сказал Тони, - В конце концов люди доходят до преклонения перед страданием, нищетой, разрушением и даже болезнью. А я имею в виду как раз обратное этой нездоровой духовности.
- Что мне особенно нравится, - сказала Кэти, продолжая свою мысль, это то, что перестаешь представлять себе землю, как какой-то громадный ком, похожий на гигантский, лишенный жизни рождественский пудинг, плавающий в море несуществующего соуса. Бог земли снова ожил для меня, как тогда, когда я была ребенком. Ты населил для меня мир богами и богинями, Тони.
- Это еще до меня делали некоторые из ваших поэтов.
- О, дорогой мой, - сказала Кэти, посылая ему воздушный поцелуй, - ты для меня больше, гораздо больше, чем Гете.
Вечером, за обедом, их развлекла, хотя несколько и помешала, большая компания обедавших на дворе крестьян, которые становились все более шумными и веселыми, по мере того как возрастало количество пустых бутылок. У одного из них была гитара, и он стал наигрывать неаполитанские песни, в том числе неизбежные "Santa Lucia", "О Mari" и "О sole mio" ["Сайта Лючия", "О Мари", "О моз солнце" (итал.)].
- Может быть, я немножко не в себе, Кэти? - спросил Тони. - Но знаешь ли, мне нравятся эти песни, особенно "О sole mio". Они, разумеется, были бы не очень уместны в Лондоне, в туманный ноябрьский день, но здесь они замечательно дополняют картину.
И мне нравятся эти синкопированные паузы - умение растянуть ожидание. Интересно знать, чего ради у них сегодня пирушка? Ведь как будто не воскресенье.
- Они, кажется, справляют свадьбу. Ты, конечно, и не подозреваешь, что в прошлое воскресенье была пасха - "светлое воскресенье".
- Ах, тебе только кажется, что они справляют свадьбу. Одно только жалкое предположение...
так... ну, а что касается "светлого воскресенья", разрешите мне, gnadiges Fraulein, доложить вам, что я присутствовал в этот день на торжественном богослужении в Латеране, матери всех церквей в христианском мире.
- Удивляюсь, как это тебя впустили туда и как случилось, что какой-нибудь из краеугольных камней, чудесным образом не нарушив целости свода, не свалился тебе на голову. Ты любишь ходить в церковь, Тони?
- Очень люблю, когда это на юге и когда церковь не протестантская. Для меня даже Рим немножко отдает севером и недостаточно примитивен. Меня привлекают места, где под христианскими именами сохранились еще древнейшие религии. Я не совсем представляю себе, что такое Парижская мадонна - нечто среднее между солдатской кумушкой и сентиментальной монашенкой. Но здесь и в Сицилии она Великая мать, Венера-прародительница, Артемида, Гера. Жителю Средиземноморья, нужны богини, и он предпочитает старых, не задумываясь, как их зовут.
Византийские богословы пытались слепить из них всех единую Hagia Sophia [Святая София (греч.)], нечто вроде обесцвеченной Афины, но крестьяне не захотели признать ее. Да знаешь ли ты, что девушки в Кротоне до сих пор ходят по воскресеньям целой процессией в церковь на мыс, как тысячи лет назад они ходили в стоявший там храм Геры. Да и по всей Сицилии до сих пор живы самые очаровательные верования и обряды.
- Поедем когда-нибудь туда, Тони. Хочешь?
- Ну конечно, хоть завтра!
- Ах нет, не сейчас. Я хочу еще пожить здесь.
Когда-нибудь после. Я нигде не была с девятьсот четырнадцатого года, кроме как на Эа, и чувствую себя ужасно невежественной и "городской".
За соседним столом так шумели, что Тони и Кэти приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга.
- Пойдем наверх, посидим на твоей террасе, - сказала Кэти. - Там их не будет слышно. Между прочим, Мамма забыла про наш кофе, да я его и не хочу.
А тебе принести?
- Нет, спасибо.
Они поднялись наверх, и Тони вытащил на террасу два стула. Ночь была изумительно тихая, свежая после пасмурного дня, но не холодная и не сырая; туман, поднявшийся после заката, рассеялся над горой, и ее темный силуэт четко вырисовывался на безлунном небе, усеянном мириадами звезд и опоясанном мягким светящимся шарфом Млечного Пути. Звезды не искрились и не мерцали, как в ясную северную ночь, они горели тихо, крупные и близкие. Изредка со двора доносились взрывы смеха веселящейся за столом компании; где-то далеко лаяла собака; наискосок через улицу под звуки мандолины зазвучал чей-то мягкий мужской голос; потом все стихло. Часы на церковной башне необыкновенно звучно пробили четыре четверти и девять; эхо, казалось, еще долго повторяло отзвук, все тише и тише, пока волны звуков не затихли окончательно.
Кэти и Тони сидели молча - слова были не нужны. Хотя мысли у них были, конечно, разные, чувства их оставались одинаковы, это Тони знал наверное. Он знал, что Кэти не раздражают ни тишина, ни мрак, которыми он наслаждался, и что звон вечернего колокола отзывается в пей таким же глубоким трепетом, как и в нем. От средиземноморских богинь мысли Тони, естественно, перешли к Сан-Джузеппе и Сан-Калогеро, человеко-богам Сицилии; Сап-Джузеппе - нечто вроде Зевса-землепашца и Калогеро, напоминающий переодетого Диониса; с его изображением крестьяне во время процессий бежали бегом, как корибанты [Корибанты - жрецы богини Кибелы]. Как недоставало ему этого ощущения близости богов в течение нескольких дней, проведенных им в атмосфере сухого монотеизма ислама, и насколько приятнее было бы иметь перед глазами эти мраморные изваяния, постоянно напоминающие людям о священных физических реальностях, чем ковчег, внутри которого ничего нет, или железный сейф, набитый бумажными деньгами, что, в сущности, одно и то же.
Дальше течение его мыслей раздвоилось. Одно устремилось к тайне его "я" и "не я", к загадке его тождества и различия с Кэти; другое - к ереси аскетических предпосылок, что женшина есть сосуд зла и следует всячески умерщвлять плоть.
По мере того как чувства его ширились, сливались с тишиной, стремились охватить небосвод, эти два течения его мыслей кагим-то непостижимым образом вступали в некую неуловимую связь, но ему не хотелось задумываться над этим вопросом. Он с негодованием думал о грязных монахах, утверждавших, что женщина - это мешок с нечистотами. Сами они мешки с нечистотами, - скоты! Разве чрево моей возлюбленной не благодатно, разве лоно ее не сосуд благовонный? Странно, что Кэти может стать матерью, странно, так странно, что в первый раз в его жизни вся плоть его Томится при мысли о том, что они из своей любви могут произвести на свет живое существо, которое будет ими и не ими.