- Париж! - воскликнула Кэти. - Вот это было бы замечательно! Я была в Париже, когда мне было восемнадцать лет. А не будут ли французы скверно относиться к "бошу", даже если этот "бош" австриячка?
- Ничуть. Если хочешь знать, сейчас во Франции даже своего рода культ немцев, а потом с чиновниками буду иметь дело я. У меня есть друзья во Франции. Ну, и все-таки нам нужно иметь какое-нибудь, хотя бы самое скромное, но постоянное помещение, чтобы хранить всякий ценный для нас хлам, который будет накапливаться и который нам станет жалко выбрасывать, и потом еще какое-нибудь место, где мы могли бы проводить зиму и лето. Мне думается, мы сумели бы найти на юго-западе Франции крошечный домик подешевле, чтобы можно было проводить в нем зиму и лето, а на остаток года заколачивать его и уезжать самим, куда захочется, путешествовать или забираться на Эа. Ты как думаешь?
- Да, кажется, лучше и не выдумаешь. А у тебя есть на примете какая-нибудь французская деревушка?
- Нет, только округ. Ты умеешь править автомобилем, Кэти?
- Умела когда-то, до войны. А с тех пор, кажется, даже и не ездила на автомобиле.
- Ну, ты быстро вспомнишь, а я научусь. Видишь ли, я о Париже думаю по нескольким причинам. Вопервых, это громадная перемена после Эа, там можно и людей посмотреть. Да, да, дорогая моя, тебе придется решиться на это, нельзя же жить всегда в таком уединении. Потом я думал попросить своего приятеля Крилэна купить нам машину - знаешь, такую маленькую французскую машину, похожую на римский саркофаг на колесах. Тогда мы могли бы поехать в Брутэн и обследовать все окрестности. А если мы не найдем места, соответствующего нашему идеалу в этом году, найдем через год или два. Ну, а в Париже мы поживем не больше двух недель. Все же хорошо будет послушать музыку, не правда ли? Посмотреть, что делают художники, побывать в Лувре? Выпить французского винца? Ну - купить для Кэти несколько платьев?
- Ах, Тони, какой ты соблазнитель! Я начинаю думать, что ты и есть тот самый змей, который соблазнил Еву. Ты сделал так, что я начинаю томиться непреодолимым желанием сорвать запретное яблоко - Париж, который я и не мечтала снова увидеть.
- Ну, значит, решено. И нам вовсе незачем строго придерживаться выработанного плана, Кэти. Можем всегда изменить его, если подвернется что-нибудь получше. Ты когда-нибудь ездила на пароходе из Неаполя в Марсель?
- Нет.
- Это очень приятное путешествие, если море спокойно, а теперь оно как раз должно быть спокойное.
Я думаю, тебе это очень понравится. Мы сейчас пойдем и закажем каюту с двумя маленькими постельками. Хочешь, я попрошу неаполитанскую газету, и мы посмотрим расписание пароходов?
- Да.
- Ну, вот и расписание, - сказал Тони, просматривая последнюю страницу газеты, - есть пароход двадцатого. Сегодня четырнадцатое. Может быть, это слишком скоро?
- Да, слишком"скоро! Знаешь, Тони, я так боюсь, а вдруг с нашим отъездом отсюда разобьется маленькая чаша моего счастья. Но, хорошо, поедем двадцатого. Только будь все время со мной, Тони, и держи меня ночью за руку, чтобы мне даже и присниться не могло, что я теряю тебя.
Солнце так пекло, что они никак не могли решиться вылезти из чистой прохладной воды в бухте и изза этого опоздали к обеду. Тони уверял, что они находятся на три градуса южнее Неаполя и что до сентября с каждым днем будет становиться все жарче, потому что все знойные ветры из Африки дуют на Эа, и что, хотя по вечерам все еще будет прохладно, большую часть дня им придется проводить в комнатах.
И Кэти грустно соглашалась с этим.
За обедом Тони был молчалив и, видимо, чем-то озабочен, а Кэти не делала никаких попыток поддерживать разговор. Она наслаждалась этими случайными минутами молчания, когда она чу&ствовала себя в полном единении со своим возлюбленным и не нужно было никаких слов, чтобы выразить это. Наконец уже перед тем как идти спать, Тони сказал:
- Я думал, Кэти...
- Я это заметила, дорогой.
- Тебе было скучно сидеть со мной... Прости, пожалуйста.
- Нет, это было даже приятно. Но о чем же ты думал?
- О тысяче вещей. Я не уверен, что смогу передать свои мысли словами. Тебе придется угадывать между слов. Какое идиотство говорить об упрощении языка - нам нужен, наоборот, гораздо более тонкий и сложный язык.
- Так ты об этом думал?
- Нет, это так, между прочим. Прежде всего не находишь ли ты, что я сегодня опять слишком много распоряжался?
- Нет, дорогой, нисколько. Ты всегда распоряжаешься так, как мне нравится, а если мне случайно чтонибудь не понравится, ты сейчас же с ангельской кротостью заявляешь, что и тебе это уже не нравится.
- Нам почти всегда нравится одно и то же, Кэти. Но самое очарование состоит не в том даже, что мы с тобой во всем сходимся, а в том, что мы такие разные. И это не только твоя женственность, которая для меня всегда является каким-то откровением и чудом, но ведь ты и чувствуешь по-другому. Но можно мне сегодня распорядиться еще одной вещью?
- Можно, а что это будет?
- Подожди минутку. Чувствуешь ли ты, как твоя кровь движется по жилам потоком и в нем есть свои приливы и отливы и какие-то волнообразные ритмы?
- Да.
- Вот и я тоже. И мне кажется теперь, что ритм моей крови изменился, что она приливает и отливает вместе с твоей.
- Да, и я тоже ощущала это изменение. Ритм крови переменился у нас обоих, чтобы слиться воедино.
- Мне кажется это очень важным, Кэти, хотя это поймут немногие и нигде про это в законах не писано.
- Это более чем важно, это божественное и такое чудесное ощущение. Словно в тебя вливается жизнь.
- Да, вливается жизнь, - сказал Тони, быстро взглянув на нее.
- Не пора ли нам ложиться спать? И можно мне сейчас же прийти к тебе?
Когда Тони вошел в ее комнату, Кэти сидела на краю постели и на ней было только одно ожерелье, которое он ей подарил в ознаменование их любовного союза.
- Как я тебе нравлюсь в этом костюме? - спросила она весело.
- Очаровательно - мне этот костюм нравится больше всех твоих платьев.
- А тебе бы поправилось, если бы я пошла в нем гулять?
- Если бы люди были другие и умели смотреть чистым взором на прекрасное тело, то да, но они оскорбят тебя своими гнусными взглядами и грязными мыслями. И это не смоешь веками.
Он подошел к ней и, опустившись перед ней на колени, стал целовать ее, а она, обняв его одной рукой, гладила его волосы.
- Кэти.
- Что?
- Помнишь, как мы с тобой сидели молча на террасе вечером на второй день после моего приезда?
- Помню.
- Мне пришла тогда в голову одна мысль, и мне казалось, ты почувствовала это, потому что вдруг взяла меня за руку. Мне интересно, угадала ты, о чем я думал?
- Ну, скажи, о чем ты думал?
- Я думал о чем-то таком, чего раньше никогда не испытывал, - у меня было какое-то неудержимое стремление к тебе и еще к чему-то вне тебя. Это чувство несколько раз возвращалось ко мне в последнее время, и сегодня, когда я говорил о ритмах нашей крови, оно опять охватило меня с прежней силой.
Кэти не ответила, но перестала гладить его волосы и обняла за плечи.
- Я хочу тебя попросить о чем-то... - сказал он, как бы в ответ на ее молчание. - О чем-то, что кажется мне бесконечно прекрасным. Это не должно быть непременно теперь, даже не в этом году или в следующем. Может быть, и никогда, если ты этого не захочешь.
Он почувствовал, как ее руки крепко впились в его плечи, и подумал, что она угадала его желание и разделяет его. Но он продолжал, не поднимая глаз:
- Но только этого может и не быть, если ты не захочешь. Запомни это. Ничего не должно быть, пока ты сама не захочешь, и даже еще сильнее, чем я.
- Но что же это? - прерывающимся голосом спросила Кэти.
- А если это произойдет, то пусть это будет здесь, в твоей комнате. О Кэти, ты помнишь, что ты сказала, когда я пришел сюда к тебе в первый раз? Ты должна помнить. Но ты и не подозреваешь, как я был глубоко тронут, как я был взволнован тогда, я, неопытный мальчик, когда ты сказала так чудесно и просто:
"Хочешь сегодня сделать меня матерью твоего ребенка?"
Он ждал, что она ответит, но она промолчала, только руки ее сжимали его все крепче и крепче, и она все ниже склонялась к нему, пока не прижалась лицом к его плечу и ее густые темные волосы не коснулись его лица.