ворю, что вы научили меня заведомой лжи, но вы учили меня тому, чего в действительности нет.
- Джентльмены всегда остаются в меньшинстве, - сказал отец. - Это их привилегия.
- Но у меня нет никаких привилегий. Я нищий отставной офицер. Какой смысл проповедовать принцип "Noblesse oblige" [Положение обязывает (фр.)], если не имеешь ни привилегий, ни ответственности этого "noblesse"? Мы не французские аристократы прежних времен, которые считали своим долгом поддерживать честь дома, даже если у них не было ничего за душой. Кроме того, я воспринимал эти принципы, это учение как общечеловеческую истину, а не как достоинства касты, к которой я не принадлежу.
- Ты имеешь не меньшее право, чем кто-либо Другой, считать себя джентльменом по рождению и воспитанию, - обиженно заметил Генри Кларендон.
- Милый, милый папа, не будем препираться!
Возможно, что ты прав, но это не имеет значения.
Все дело в там, что я вижу, если даже ты и не видел этого, что мир, управляется он джентльменами или нет, - представляет собой полную противоположность тому, чему ты меня учил, - он жаден, корыстен, полон предательства и жажды убийства. Чьему же учению мне следовать? Их?
- Боже упаси!
Тони не счел нужным заметить отцу, что ведь он, кажется, не верит в бога. Он продолжал говорить, безуспешно пытаясь облечь в слова чувства, для которых нет слов.
- Хорошо. Но ты не станешь отрицать, что при таком положении вещей я, естественно, испытываю какой-то душевный разлад, какое-то смятение? Мне кажется, что я и люди, подобные мне, имеют очень мало шансов преуспеть в этой нашей действительности, о которой ты дал мне, к несчастью, такое превратное представление, Ты учил меня смотреть на вещи и уметь их видеть, пользоваться своими чувствами. Я так и делал, но не как ученый, а как человек, чувствующий красоту физического мира. Может быть, сам того не зная, ты научил меня быть восприимчивым к форме и краскам, любить горы и небо, деревья, и цветы, и животных. И я более чем многие другие восприимчив к женской красоте.
- В этом ты не можешь винить меня! - воскликнул возмущенный Генри Кларендон. - Уж в этом-то отношении тебя воспитывали очень строго.
- Но именно это, может быть, и внесло элемент запрещенного плода! сказал Тони. - Впрочем, нет.
Я несправедлив к самому себе. Я никогда не мыслил и не чувствовал в таком аспекте. Но ясно ли тебе теперь, что я хотел сказать? Понимаешь ли ты, почему я утратил вкус к жизни и не знаю, что делать?
Генри Кларендон, который казался глубоко обиженным последними замечаниями сына, внезапно оживился при этом вопросе.
- По всему тому, что ты говоришь, мой милый мальчик, я чувствую, что тебе пришло время остепениться, - сказал он ласково. - И мне бы хотелось, прежде чем я умру, увидеть, что ты устроился, и знать, что ты счастлив. И я бы хотел, чтобы ты загладил свою вину перед Маргарит. Этим ты исполнил бы свой долг по отношению к ней, долг человека и джентльмена. Я потерял за время войны некоторую сумму денег, но я с радостью выделю тебе шесть тысяч фунтов, если ты женишься. Это даст тебе триста фунтов в год, и у Маргарит тоже кое-что есть, полагаю, даже значительно больше. Брось эту одинокую жизнь. Брось эту унизительную службу, на которую ты поступил. Поживи здесь до женитьбы, да и после, если хочешь. И попытайся найти для себя какое-либо более... более подходящее занятие.
Тони уже столько раз слушал все это раньше, что мог отвечать не задумываясь. Его охватило неудержи-мое желание бежать от этих людей к Кэти - к Кэти, которая никогда не говорила о доходах, об устройстве на работу, к Кэти, которая не стала бы требовать, чтобы он был джентльменом, и которой была бы безразлична их бедность, лишь бы они могли бродить вместе по прекрасному миру и спать в объятиях друг друга. Это мучительное желание причиняло ему физическую боль, словно чья-то рука сдавила грудь. Он наклонился вперед, пытаясь скрыть выражение своего лица, и вспомнил, что до сих пор не получал от Скропа никаких известий о своем паспорте, кроме краткого письма с сообщением об отправке прошения. Он взглянул на часы начало седьмого, можно вполне заказать разговор с Нью-Кортом. Тони спросил:
- Можно мне заказать разговор по междугороднему телефону, папа?
- Что?
- Заказать разговор с Нью-Кортом. Я хочу поговорить со Скропом.
- Я не понимаю... - Генри Кларендон был явно сбит с толку тем, что Тони так внезапно прервал беседу, но обрадовался возможности прекратить спор. Ну конечно, пожалуйста!
Тони вышел из комнаты, позвонил на междугороднюю и заказал разговор. Затем он прошел в маленькую кухню и поговО;рил несколько минут со служанкой, готовившей обед. Вернувшись, он сказал:
. - Может быть, меня еще не скоро соединят.
Я сказал твоей служанке, что останусь к обеду. Ты не возражаешь?
- Ну разумеется, нет, мой милый мальчик.
Я очень рад, что ты останешься. Мне бы вообще хотелось, чтобы ты совсем переселился ко мне.
- Тони пропустил это мимо ушей. Он понимал, что поступает нехорошо, оставляя отца жить в одиночестве, и cго угнетало мрачное уныние его собственной комнаты. Но он считал, что должен дорожить своей независимостью ради Кэти. Согласиться на эту спокойную обеспеченную жизнь было бы своего рода предательством по отношению к ней. "Устроиться" - это значит просто принять безоговррочно готовые, общепризнанные ценности. Словно продолжая свою мысль вслух, он сказал!
- Я не хочу быть хорошим гражданином. Не хочу обзаводиться семьей, убивать свои силы и свою энергию на то, чтобы жить "прилично", играть по "маленькой", развлекаться гольфом, джазом и хождением в театр, - по-моему, так жить - это бессмысленно растрачивать жизнь. А самое главное, я твердо решил ни в коем случае не делаться частью промышленно-коммерческой машины.
- А как же ты в таком случае будешь жить?
- Не знаю. Об этом мне еще надо подумать.
- Но ведь ты и сейчас работаешь в каком-то промышленном концерне.
- Я не собираюсь оставаться там, - неосторожно проговорился Тони. - Вся эта пресловутая деловая жизнь - блеф. Меня ужасают громадные, ненужные затраты на эти так называемые учреждения, на всю напыщенную болтовню и подшивание бумажек, тогда как настоящая работа выполняется небольшой кучкой технических работников, энтузиастов, которые действительно любят свое дело. Я своего дела не люблю.
Вот почему я и не останусь. - Он засмеялся. - Но курьезно то, что меня считают полезным, а ведь это детская игра по сравнению с тем, чтобы командовать взводом на фронте. А меня даже повысили в должности. Вместо того чтобы регистрировать ненужные доклады и проекты, в которые никто никогда не заглядывает и не заглянет, я должен подготовлять их для мирного забвения на чисто вытертых полках.
У них это называется - "усилить аппарат". Какая чушь! Самый ничтожный из их рабочих, который непосредственно имеет дело с их проклятым цементом и сталью, во всем, что касается производства, осведомлен лучше меня и, уж если на то пошло, лучше, чем они сами.
- В таком случае, - сказал Генри Кларендон, которого отнюдь не интересовали эти рассуждения, казавшиеся ему к тому же довольно опасной и ненужной критикой божества, именуемого "существующий порядок", - я надеюсь, если я правильно тебя понял, что ты бросишь свой теперешний неудовлетворительный образ жизни и займешься устройством семейной жизни с Маргарит. Вдвоем у вас будет достаточно средств, чтобы жить скромно, а после моей смерти ваши доходы несколько увеличатся. Но, мне кажется, тебе следовало бы найти какое-нибудь занятие.
В наши дни капитал - неверная штука. К тому же жизнь без цели не приносит никакого удовлетворения.
"Какая скука эти разговоры, - подумал Тони, - и как опустошает человека слишком очевидный здравый смысл".
- Ты читал "Одиссею"? - спросил он.
- Разумеется. Но я никогда не был силен в греческом, дорогой мой. Я всегда отдавал предпочтение науке. Но все-таки я его еще не совсем забыл.
"Deur' ag'ion' poluain' Odysseu mega kudos Achaion" ["К нам, Одиссей богоравный, великая слава агеян" (греч.) (Пер. В. А. Жуковского.)].