К счастью для энтузиазма, который Швейцария внушила Тони, он уехал уже на следующий день, рано утром. Находиться вне воевавших стран было таким огромным облегчением, что Тони легко простил причуды тупоголовому кондуктору. Окно, слегка приоткрытое, чтобы избавиться от ужасной духоты в слишком натопленном купе, чрезвычайно взбудоражило этого джентльмена. Захлопнув окно с укоризненным грохотом, он уведомил Тони, что официально теперь — зима и все окна должны быть закрыты. Таковы правила. Строжайше воспрещается оставлять окно открытым — кто-нибудь может простудиться. Ну да, конечно, господин пассажир — один в купе, но ведь в любой момент может войти кто-нибудь, и затем — правила суть правила. Не правда ли? Далее, через каждые пятьдесят километров он заходил в купе, чтобы проверить билет Антони, хотя и был предупрежден, что Антони едет без пересадки до самой границы. «Если бы он был любителем схоластической софистики, — подумал Тони, — он мог бы рассуждать следующим образом: как простому смертному, ему прекрасно известно, что данный билет и пассажир следуют прямо до границы, но в своем священном звании железнодорожного кондуктора он не ведает этого». Тони хотелось бы знать, а разрешат ли швейцарскому президенту хоть чуточку приоткрывать окно, когда по календарю значится зима? Вероятно, нет. С анархическим пренебрежением к основному гражданскому долгу Антони решил проблему окна тем, что открывал его, как только удалялось воплощение регламентации, и закрывал, как только слышал, что оно открывает дверь смежного купе. Кондуктор с подозрением нюхал прохладный воздух, но окно было закрыто и правила соблюдены; возможно, что у господина пассажира в кармане кусок льда, но, пока тот не растаял и не замочил подушки, в этом нет нарушения правил. Постепенно между ними установились вполне дружелюбные отношения. Впервые в жизни Тони вдруг ощутил то изысканное наслаждение, которое испытывают французы, ловко обходя свою собственную, невероятно мелочную, регламентацию.
Он собрался с духом для длительной баталии на швейцарско-австрийской границе, вполне уверенный, что ему предстоит свирепый перекрестный допрос под присмотром военного караула, и решил бороться до конца против отказа в разрешении на въезд. Покинуть Швейцарию оказалось весьма легким делом, как только Тони убедил сторожевых псов, что он не везет на себе запрятанных центнеров швейцарского золота.
Проникнуть в Австрию оказалось еще легче, к немалому его изумлению и радости. Усталый на вид чиновник спросил, долго ли он намерен пробыть в стране, предупредил его, что надо будет зарегистрироваться в полиции, и вежливо пожелал ему счастливого пути. Еще одно доброе предзнаменование. Поразительно! Он был так восхищен и удивлен, что несколько раз прошелся взад и вперед по страшно холодной платформе. Затем он заметил небольшую группу бедно одетых людей, с безнадежной завистью глядевших на освещенный вагон-ресторан, где в это время официанты подавали обед. Тони поспешно вернулся к себе в купе и попытался забыть выражение их лиц, читая австрийские и итальянские газеты. Когда поезд тронулся, он заметил, что те же люди теснились у входа в «зал ожидания» третьего класса, и удивился тому, что они не сели в поезд. Но ведь это был международный состав — и в нем, конечно, не было вагонов третьего класса.
Когда поезд прибыл в Вену, Тони был так утомлен, что с вокзала проехал прямо в небольшой отель возле Стефанс-платца и лег спать. Он проснулся после полудня. Бреясь и одеваясь, он размышлял, позавтракать ли ему или нет, перед тем как идти по указанному Катой адресу. Было бы восхитительно позавтракать с ней — это хороший способ восстановить прерванное общение; но ведь поздно, она, может быть, уже позавтракала, или ушла из дому, или даже уехала из города. Учитывая все обстоятельства, целесообразнее позавтракать предварительно. Он пошел в ближайший ресторан и получил скудную еду за фантастически огромное количество крон, хотя это и было довольно дешево при исчислении в фунтах стерлингов. Волнуемый надеждой увидеть Кату и боязнью не найти ее, он ел быстро, почти не ощущая вкуса пищи; затем почувствовал, что больше не может съесть ни куска. Его руки дрожали. Чтобы успокоиться, он очень медленно выпил стакан вина и как можно старательнее выкурил папиросу. Он сказал себе, что нужно в течение десяти минут читать газету и вполне взять себя в руки, иначе он лишится чувств при встрече с Катой и причинит ей огорчение, а себя выставит на посмешище. Но ничто не помогало. Тони не мог проследить за смыслом двух строк подряд и ловил себя на том, что он либо с трепетом старается представить, что они скажут друг другу, либо смотрит на часы.