Поверенный барона был веселым и дородным, но, ах, таким деловитым человеком! Историю, которую Тони, благодаря частым повторениям, теперь излагал без запинки, он выслушал внимательно, делая пометки. Затем погрузился в раздумье, глубокомысленно втянув свои выпяченные губы.
— Разыскивать этого еврея-посредника вам бесполезно, — заявил он. — Во время войны и сразу же после нее происходила колоссальная спекуляция недвижимостями, очень многие семьи были вынуждены сбывать их за любую цену. Тысяча шансов против одного, что этот субъект не помнит вашего друга или ничего о нем не знает, даже если допустить, что тот сам участвовал в сделке в качестве продавца и что еврей не перекупал дома у какого-нибудь другого же еврея. Вам, пожалуй, пришлось бы опросить половину гетто, и к тому же совершенно безрезультатно, ха-ха-ха!
— Не можете ли вы что-нибудь посоветовать? — спросил Тони с отчаянием.
— Разумеется. Обратитесь в ваше посольство и в полицию.
— Разве нет иного пути? Вы, конечно, понимаете, что мне несколько неудобно обращаться в полицию по такому чисто личному делу.
— Вы могли бы прибегнуть к услугам частного сыскного агентства, но это сопряжено с большими расходами и не всегда надежно. Если у вас есть хоть какое-нибудь основание скрывать это дело от полиции, вас могут немедленно выдать.
— О, скрывать нет никакого основания, — сказал Тони как можно спокойнее, но сознавая, что тот ему не верит. — Пожалуй, мне лучше будет обратиться прямо в полицию.
— Это для вас самое лучшее. Адрес полицейского управления — Шоттен-Ринг, номер одиннадцать.
Тони поблагодарил его и затем весьма неуклюже спросил, сколько причитается за совет. Многоречивый отказ принять какой-либо гонорар за столь незначительное одолжение, оказываемое другу такого выдающегося клиента, как барон фон Эренфельз, убедил Тони в том, что нужно сколько-нибудь заплатить. Он вынул сложенный банкнот в пятьдесят крон, положил его на стол и откланялся.
Следы снова закончились в тупике. Теперь оставалось лишь обратиться в полицию или признать себя побежденным. Тони впал в такое уныние, что был близок к самоубийству. И настроение его отнюдь не улучшилось при виде множества жалких нищих, просивших подаяния. Его терзала мысль, что Ката, чувствительная, нежная Ката, может быть, тоже нищенствует где-нибудь в этом ужасном городе, в котором великолепие барокко словно издевается над бедностью обитателей. Он всегда набивал карманы мелочью и никогда не отказывал ни одному нищему из суеверного чувства, что эта ничтожная благотворительность так или иначе будет зачтена в качестве заслуги, способной снискать ему сверхъестественную помощь в поисках Каты. Но даже и раздавая милостыню, он сознавал нелепость и бесцельность своего жеста. В чем заслуга, если даешь, надеясь на великую награду? И ведь к тому же он не верил в Бога, а еще того меньше — ни в одного из многочисленных христианских богов, и даже в деньги.
Прошло три дня, прежде чем он собрался с духом, чтобы пойти в полицию; то были три дня мучительной душевной борьбы и самоистязания, три дня непрерывных скитаний по улицам, ресторанам, магазинам, кафе, церквам, общественным садам, Народному саду, городскому парку, Аугартену, по всему Пратеру, с заглядыванием в лица женщин и с трепетным высматриванием такой же внешности и походки, как у Каты. Временами ему представлялось, что он видит ее проходящей вдали, или же он улавливал чей-нибудь мимолетный образ, который несомненно должен был оказаться Катой. Затем происходила мучительная погоня, с замиранием сердца, с отчаянными усилиями не потерять из виду движущуюся среди толпы фигуру, с подыскиванием благовидных предлогов, чтобы хоть мельком увидеть лицо. Он устремлялся за этими блуждающими огоньками по улицам, по аллеям Пратера, в магазины, в трамваи и автобусы и даже в кинематографы. Разумеется, женщины принимали его преследование за любовное. Было облегчением, если оно у них вызывало досаду и презрение. Если же они медлили или бросали на него зовущие взгляды, он испытывал отвратительное чувство; и ночью, во сне, видел себя гоняющимся за женщинами и преследуемым дьявольскими толпами их.
Эта бесконечная беготня, часто под дождем, почти всегда на холоде, настолько изнурила его, что утро четвертого дня он провел в постели. Он уже пробыл в Вене целую неделю, и его скудный запас денег иссякал; измученный, несчастный, он не достиг ничего, абсолютно ничего. Он лежал в постели, давая отдых ноющим ногам, и печально размышлял. В полдень он оделся и побрился особенно тщательно и, заказав завтрак получше, съел, сколько смог, а затем поехал в полицейское управление. Оказалось довольно затруднительным проникнуть внутрь, а еще труднее было добиться приема у какого-либо ответственного лица; но настойчивость, ожидание и банкноты позволили достигнуть этой цели. Идя за полицейским по коридору, ведшему в бюро, Тони испытывал весьма нервное состояние. Отчасти это объяснялось той неизбежной нервозностью, которую испытывает всякий невиновный человек при личном соприкосновении с полицией, а отчасти — возникшим в последнюю минуту сомнением в целесообразности предпринятого шага. Тони твердо решил не называть имени Каты, пока не получит уверенности в том, что ей это не причинит вреда.