Улица Уотертона имела гораздо менее унылый вид, чем этого боялся Тони. Это была довольно широкая аллея с высокими безлистными платанами, заполнявшими небо темным сложным узором своих ветвей; в маленьких палисадниках на кустах сирени наливались почки и скудно цвели португальские лавры. Уотертон занимал две комнаты в верхнем этаже с видом на деревья и маленькие полоски садов, одни запущенные, другие в чистоте и порядке. Одна комната была заставлена книжными полками; в камине горел уголь, а в углу на маленьком столике стояла закрытая пишущая машинка. Парализованная рука Уотертона висела на черной повязке; у него был вид человека, почти беспрерывно испытывающего боль; но он весело и тепло приветствовал Тони и, казалось, был рад его видеть. Они вместе просмотрели несколько книг, а затем уселись по обе стороны камина. Тони не совсем ясно представлял себе, как ему начать разговор о своих затруднениях, и чувствовал себя ужасно неловко.
— Что, вы до сих пор снимаете эту мастерскую? — спросил вдруг Тони.
— Нет, я давно ее бросил. — Он помедлил и затем прибавил: — Когда-то я думал, что, может быть, вернусь к скульптуре, но…
Тони кивнул головой, зная, что неоконченная фраза обозначает, что такое занятие оказалось невозможным для инвалида.
— Я всегда буду вам благодарен за предоставление мне этого убежища после моей демобилизации.
— Ба! — это пустяки, — сказал Уотертон, смеясь. — Ведь вы же платили за наем, не правда ли?
— Это не было пустяками. Это было исключительно важно для меня. Вероятно, вы не поймете, если я скажу, что ваш поступок помог мне решиться жить.
Уотертон уставился на него и засмеялся снова:
— Нет, вероятно, не пойму!
— Ну не буду пытаться объяснять! Но вы можете понять, что у меня по отношению к вам долг благодарности, до сих пор неоплаченный. Все эти годы я хотел сказать вам об этом. — Тони остановился и затем неуклюже прибавил: — Если бы я мог быть вам полезен хоть чем-нибудь теперь или в будущем, вам стоит только обратиться ко мне.
— Вы очень добры. Запомню это. Но мне кажется, что в настоящее время в этом нет никакой нужды.
— Но вы удовлетворены своей жизнью? — настаивал Тони. — Вы счастливы? Не были бы вы счастливее, если бы….
Он собирался прибавить: если бы у вас было немного больше денег, — но удержался. Уотертон засмеялся с оттенком легкой горечи.
— Размах моей жизни не может не быть ограниченным. Вы знаете, что до войны я был актером?
— Да.
— Разумеется, я не могу вернуться в таком виде на сцену. Я не могу рассчитывать на роль. Мысль о скульптуре всегда была несостоятельной. Я несколько раз пробовал заниматься конторским трудом, но бросал его. Теперь я пишу рецензии о пьесах для одной из вечерних газет. Пробовал было научиться пользоваться пишущей машинкой, но с одной рукой ничего не получается. Во всяком случае, это лучшее занятие из всех возможных для меня. Я все-таки могу сохранять связи со сценой.
— Но вы не чувствуете неудовлетворенности от своей жизни?
Уотертон пожал плечами.
— Что хорошего было бы от этого?
— Ну а я не удовлетворен своей жизнью и замышляю большую перемену, — сказал Тони, приступая прямо к цели.
— Не удовлетворены? — воскликнул Уотертон. — Что вы, а я всегда считал вас особо удачливым и счастливым человеком! Потрясающе хорошая служба, очаровательная жена, отличный загородный дом и городская квартира. Я хотел бы иметь возможность чаще выезжать за город. — Тони мысленно отметил себе последнюю фразу. — С чего бы вам быть неудовлетворенным? Может быть, вам нужен отдых?
Тони вздохнул. С ужасающей уверенностью он мог предсказать, что каждый будет советовать ему отдохнуть.
— Во-первых, — сказал он медленно, — я вообще пришел к заключению, что деловая жизнь — вздор! Даже хуже, это постепенная смерть всех жизненных инстинктов и чувств. По крайней мере для меня. Не говорю, что так должно быть для всякого, хотя не понимаю, может ли быть иначе. Настоящее владение собой и жизнью деловая жизнь заменяет владением вещами; она заменяет возбудителями чувства, вечеринками беседу, эгоизмом дружбу, спортивными играми искусство и так далее во всем решительно. Труд и промышленность необходимы, но «деловая жизнь» — это паразит, это искусство эксплуатировать промышленность и труд. Для меня она является предательством по отношению к самым основным вещам. Она обогащает немногих, обедняет многих и разрушает подлинную жизнь каждого.