— Вам должно показаться, что я поднимаю отчаянный шум из-за пустяков, — сказал он наконец. — Может, это так и есть. Малый тридцати двух лет хочет бросить легкую работу и отправиться на поиски приятных приключений. Ну и что же? Кому какое дело? Да и почему кому-либо может быть до этого дело? Я не прошу помогать мне. Но для меня это решение исключительно важно и, кажется, повлечет за собой пересмотр отношения ко всему на свете. Иногда я совсем запутываюсь и просто бросаю все это. Единственное, за что я могу уцепиться, это за ощущение, что моя настоящая жизнь неправильна и я мог бы построить лучшую. Если бы вы знали мою жизнь, — я не хочу расстраивать вас этой историей, хотя, может быть, она и заинтересовала бы вас, — быть может, вы могли бы счесть меня скромным примером борьбы человека со всеми его надеждами, и неудачами, и слабостями. Но я не претендую на что-нибудь большее, я обыкновенный человек, борющийся за то, что он считает правдой. У меня было очень счастливое детство, и моя дорога в жизни казалась мне совершенно ясной. Затем мне впрыснули несколько недоваренных социалистических идей — кстати, некоторые из них были довольно справедливы, — и, подобно многим из своих современников, я истратил массу времени, беспокоясь о вещах, которых не мог изменить. Может быть, я ожидал слишком многого и позволил себе ощутить разочарование слишком остро, сунул руку слишком рано. У меня было ощущение почти что мировых противоречий и вражды, как будто каждый был моим врагом. В конце концов, кажется, это обычное представление, особенно среди тех, кто хнычет на тему о мире и благоволении. Я…
— Кстати, — перебил Уотертон, который, как и большинство людей, очевидно, следил во время разговора больше за течением своих собственных мыслей и слушал только случайно, — вы коммунист?
— Нет. Я считаю, что коммунизм в практической жизни — вздор. Я не верю в классовую войну. Я ненавижу ее, как ненавижу всякую войну и убийство. Всякий настоящий мятеж должен идти глубже, гораздо глубже, и… Но что из этого толку? Я думаю о своей собственной частной жизни, и мне кажется, что при капитализме я все-таки смогу жить так, как хочу.
Но Уотертону, очевидно, было уже довольно личных бед Тони, и он отказался продолжать разговор на эту тему. Он обратил разговор на угрозу забастовки углекопов в наступающем мае и стал рисовать мрачную картину гражданской войны и несчастий, «если только правительство не будет твердым». Тони уверил его, что правительство будет так твердо, как только сможет, защищая вложенные в дело капиталы, но это, пожалуй, принесло мало утешения. И так беседа окончилась, как и большинство всяких бесед, почти на том же, на чем и началась, разве только что Тони почувствовал себя немного более уверенным в том, что он будет настойчив, вопреки всем, включая и Маргарет.
III
К концу марта Тони принял свое решение и стал действовать как можно быстрее. Ему было трудно объяснить, что именно заставило его решиться. Возможно, что настоящее решение было принято еще задолго до того, как он оставил Трувиль, и приведение решения в исполнение было только вопросом времени и подыскания оснований для подкрепления инстинктивного убеждения.
На апрельском заседании правления, после того как было разыграно обычное торжественное действо — жрецы культа денег машинально исполняли предписанный законом, но не имеющий значения ритуал, — Тони представил в письменной форме свой отказ от должности и просьбу о возвращении своего небольшого капитала. Будь для него дело менее серьезно, он пришел бы в восхищение от скрытого юмора положения и тех различных степеней комического изумления и морального неодобрения, которое вызвал его простой поступок.
— Что это? Что это? — воскликнул председатель, с вытаращенными глазами пробегая короткую бумагу. — Отставка? Ну, ну, Кларендон! Первое апреля было вчера!
— Я вполне серьезен, — сказал Тони спокойно, стараясь пользоваться их же фразеологией. — Это заявление представляет мое обдуманное решение, и я прошу правление дать делу законный ход.
— Но это чрезвычайный и неслыханный поступок! — сказал председатель, отклоняясь на спинку своего трона и хлопая рукой по столу — жест этот должен был означать непреклонную волю и острую до едкости проницательность. — Человек вашего возраста, перед которым вся жизнь и которому мы предлагаем такое будущее, отказывается от должности! Я… право, Кларендон, я должен серьезно просить у вас объяснения. Объяснения! — повторил он, оглядывая стол и словно ожидая аплодисментов своей превосходительной мудрости. Тут раздались сдержанные голоса: «Да, да, в самом деле», «Совершенно верно!», «Мы должны добраться до сути дела». Комическая сторона положения едва не заставила Тони расхохотаться самым роковым образом, а каменный, изумленный взор дяди Маргарет не облегчал для него труда подавлять этот смех, так и распиравший ему бока.