Круглощекий и светловолосый Джульен выглядел до смешного молодо в черном пиджаке, полосатых брюках и крахмальном белом воротничке. Чистенький котелок и лайковые перчатки лежали на письменном столе, где не красовалось никаких бумаг. Для такого профессионального наряда, право, не было никаких причин, ибо было весьма маловероятно, чтобы Джульену когда-либо поручили какое-либо дело, но так как он выжимал из своих родителей целую тысячу фунтов в год на основании того, что вдруг он станет верховным судьей, то его платье имело некоторое оправдание как маскировка. Тони сочувствовал, но удивлялся, зачем это журналист по призванию из-за чужого тщеславия тратит свою молодую жизнь в камерах суда, вместо того чтобы следовать своим настоящим склонностям.
— Я помешал? — спросил Тони, видя, что Джульен пишет.
— Нисколько! Я только сочиняю парочку обзоров, чтобы помочь одному парню, которому нужно уехать в Твикенхэм. Ему не дают писать отчеты о футбольных состязаниях — стиль у него недостаточно хорош.
— Понимаю. Где мы будем завтракать?
— В клубе?
— Нет. Я не войду больше ни в один клуб, разве лишь по какой-нибудь несчастной случайности или же по божьему попущению.
Джульен уставился на него.
— Что вы хотите сказать?
— Сейчас расскажу. Мне нужно исповедаться.
— О! (равнодушно). Ну, тогда у Симеона?
— Нет. Пусть это будет трактир, и к тому же дешевый.
— Трактир! — воскликнул Джульен, инстинктивно оглядывая свой безупречный костюм. — Чего ради?
— Я скажу, когда мы будем там. А пока надевайте свое элегантное пальто и идем.
Подобно большинству молодых англичан своего класса, Джульен был чрезвычайно чувствителен к смешному и различал тонкие оттенки благопристойности, невидимые для менее одаренных особ. Он раскраснелся, утверждая, что им нельзя, совершенно нельзя идти в трактир в таких костюмах, и умолял Тони пойти с ним в клуб.
— Мой дорогой Джульен, — сказал Тони, — что такое ваш клуб, что такое всякий клуб, как не снобистский трактир, где собираются скучные люди? Никогда больше не стану я слушать дурацкие голоса, бубнящие о лордах, о том, что птицы летают на свободе, и о том, что следует делать члену парламента. Кроме того, мне нужно поговорить с вами.
В «Адельфи» Тони нашел местечко с посыпанным опилками полом, где можно было сидеть на высоких табуретах у стойки и есть жесткое мясо, овощи и пить пиво. Джульен выглядел таким огорченным и несчастным на этом табурете, что Тони стало его жаль: ведь он-то будет обладать многим!
— Зачем вы меня сюда привели? — спросил Джульен сердито.
— Прежде всего — не выпьете ли вы за мою новую жизнь? — Видя озадаченность Джульена, Тони прибавил: — Я забыл сказать вам, что я отказался сегодня от должности и сегодня утром в последний раз перешагнул порог конторы.
— Правда? — спросил Джульен спокойно. — Почему?
— Объяснения! Почему всем нужны объяснения? Считайте, что я сыт.
— Может быть, вам нужен отпуск? — невинно намекнул Джульен.
— Черт! — сказал Тони, сердясь в свою очередь. — Если кто-нибудь еще скажет мне об отпуске, я расшибу его в лепешку! К черту отпуск! Мне нужна вся жизнь. Вы-то, по крайней мере, понимаете, Джульен, что вся эта деловая беготня по кругу есть трата жизни?
Джульен пожал плечами.
— Без этого нельзя обойтись. И я бы сказал, что это и есть жизнь. Что же еще делать? Если вы хотите уходить, это ваше дело, но мне думается, что вы довольно скоро соскучитесь и вас потянет обратно в упряжку. Вам хочется всю жизнь быть лодырем?
Тони вздохнул. Джульен отчасти ослабил остроту его удовольствия. Он был почти как всякий другой, кто благоденствует благодаря «предприятию на полном ходу»; когда по-настоящему дошло до дела, его не отличить от дяди.
— Хорошо, — сказал Тони, — я сам пью за это и не прошу вас присоединяться. За мое счастье в это время через год!
— Кстати, — спросил Джульен, когда Тони ставил на стол свою пивную кружку, — что об этом говорит Маргарет? Она одобряет?
— Она еще ничего не говорит, потому что я ей не сообщал. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что она не одобрит и найдет многое, что сказать.