— Что ты сделал, не найдя меня?
— Приехал сюда и тосковал, потом подумал, что ты умерла, и плакал на нашей постели в гостинице, потом вернулся в Англию и нанялся швейцаром к дьяволу.
— К дьяволице? Она была мила?
— Кто?
— Дьяволица.
— Нет, отвратительна! Я убежал.
— С кем?
— Один.
— Что заставило тебя пойти к Филомене в Риме?
— Я не знаю. Наверное, боги. Я был в Тунисе, раздумывал, куда бы ехать, и меня что-то толкнуло снова поехать в Рим. Потом вчера я зашел позавтракать в тот маленький ресторанчик, нашел Филомену, и она мне сказала, что ты здесь, — остальное ты знаешь. Или, впрочем, не знаешь. Узнаешь в свое время. Как нам много надо сказать друг другу!
Ката вдруг выпрямилась у него на коленях, отклонилась назад и поглядела на него. Тони показалось совершенно замечательным, что на него так глядят, и глядит та, от кого ему нужен такой взгляд. Но в его сердце возникла новая глубокая боль, когда он увидел выражение огромной печали в глазах Каты и вокруг них, и горе, смешанное со сладостью ее рта. Она была красива, даже еще красивее, чем когда была девочкой, но, о боже, зачем было нужно, чтобы она так много страдала? Глубина несправедливости уничтожила всякую мысль о возможности мести, но, черт побери, зачем так сильны зло и жестокость и алчность? А Ката все изучала его лицо, как будто оно было загадкой, которую только она могла прочесть.
— Ты изменился очень мало, Тони, только ты теперь мужчина.
— А ты женщина, Ката! Даже еще красивее, чем была.
— Ты знаешь, о чем я думала, когда ты вдруг появился?
— Обо мне?
— Нет. Как вы самонадеянны, красивые мужчины! Я думала, что мне уже за тридцать и что пора уходить в отставку, что начинается одинокая старость.
— Какой абсурд! Во всяком случае, я не так эгоцентричен, как ты. Могу поклясться, что почти ни о чем не думал, кроме как о тебе, а в течение последних двадцати четырех часов только о том, как к тебе добраться.
Ката засмеялась, и он был счастлив, что печаль не разучила ее смеяться. Он сказал:
— И, Ката…
— Что?
— Ты меня до сих пор не поцеловала.
Быстрым движением, в котором были и грация и ласка, она наклонилась вперед и прижала свои губы к его губам. Она хотела только коротко поцеловать его, но этот один короткий поцелуй превратился в многие и очень долгие; и когда она так красиво и искренно отдала ему свои уста, он понял, что Ката его снов и воспоминаний воссоединилась с реальной Катой в еще более прекрасном настоящем.
Тони мельком взглянул на свои часы-браслет и увидел, что они показывают почти двенадцать.
— Я думаю, нам лучше вернуться к завтраку, — сказал он, стараясь произнести это как можно небрежнее, но следя за Катой.
Ката вздрогнула, беспокойное и затравленное выражение появилось на ее лице, выражение человека, который в момент полного счастья вспоминает, что жизнь всегда стеснена копейками.
— Боюсь, что тебе придется идти одному, — сказала она с трудом, и выражение грусти опять появилось вокруг ее глаз. — Я взяла свой завтрак с собой. Он лежит где-нибудь там, на берегу.
— Ах, — сказал Тони, — кажется, его съели медведи. Но даже если они этого и не сделали, я хочу просить у тебя одолжения. Пожертвуй своим сегодняшним пикником и позавтракай со мной в гостинице. Мы можем потом устраивать пикники хоть каждый день. Я сказал там, в гостинице, что сегодня мой день рождения и что поэтому ты будешь завтракать со мной.
Он был глубоко тронут выражением удовольствия, появившимся на ее лице от предвкушения даже такого маленького праздника. И все же она боялась принять приглашение — таков страх бедности перед непрошеным вмешательством и расходами.
— Я, право, не могу… Я…
Он видел, что она очень хочет пойти с ним, и ответил:
— О, идем же, ты не можешь запретить мне уговорить тебя в первый день нашей встречи. И ты не должна разочаровывать Баббо, — в твою честь он совершает ужасающие подвиги кулинарного искусства, кроме того, это день моего рождения.
— Тони, как ты врешь! Ты же знаешь, что твой день рождения в августе.
— Хорошо, — сказал Тони, радуясь всему, что она запомнила из прошлого, — а твой в декабре. Раздели разницу пополам — и будет апрель. Это будет завтрак в день нашего общего рождения. Идем.
Они пробрались через арбутусы к тому месту у тропинки, где раньше сидела Ката, и держались за руки, как будто каждый боялся, что другого могут украсть. Тони наклонился, чтобы оторвать шип, за который зацепилась юбка Каты, и заметил, что материя была простая и старая, хотя юбка и была сшита почти элегантно. А в полотняном мешочке с завтраком были только два апельсина и круглая булочка. Тони отвернулся, стараясь проглотить комок в горле, и сорвал несколько красных прошлогодних ягод арбутуса, все еще висевших на ветвях; это был предлог для того, чтобы отвернуться.