— Ах, — сказала она, опуская ноги и становясь, — в прошлый раз я стояла, а ты подплывал ко мне. Это был наш первый настоящий поцелуй.
Тони взял ее за руки и осторожно потянул к себе по воде, пока ее прохладное влажное тело не прикоснулось к нему, и тогда поцеловал ее. Но на этот раз, хотя Ката стояла, как тогда, Тони вспомнил о своем добровольном обязательстве и не обнял ее (как в тот раз).
— Какой ты красивый, — сказала она, — у тебя широкая грудь, сильные ребра и бока гладкие, как чудесный полированный металл. Как хорошо быть любимой красивым мужчиной, Тони.
Затем она сплела свои пальцы с его пальцами и немножко отклонилась к воде, говоря:
— Тот поцелуй в воде решил всю мою жизнь, Тони. До тех пор я считала тебя прелестным и привлекательным, и мне казалось, что я влюблена в тебя, как я тебе сказала, когда ты поцеловал меня первый раз в моем уголке. Ты помнишь? Мы должны снова пойти туда. Но только когда ты поцеловал меня здесь, я поняла, что действительно влюблена в тебя. Это было что-то новое и неописуемое. Я томилась по тебе, и вот почему я не могла удержаться, чтобы не обнять тебя. И тогда я почувствовала, что готова промучиться миллион лет в аду за счастье быть твоей любовницей. Ты догадывался об этом?
— Отчасти, но не обо всем. Я был молод, Ката, и поглощен своими собственными восторгами оттого, что касался тебя, и переживаниями своей любви. Я только надеялся, что ты чувствуешь то же, что и я.
— Помоги мне вылезти на берег, Тони, милый. А то мы замерзнем. Таинственный мешочек заключает в себе два очень маленьких полотенца, но это лучше, чем ничего. Вытирайся скорее.
Пока они лежали на солнцепеке и потом одевались, Тони рассказал Кате об Эвелин, о том, как много значило для него воспоминание об ее прикосновениях, и закончил рассказом об их встрече в Лондоне.
— Она красива? — спросила Ката.
— Она была красива двадцать лет тому назад.
— Ты когда-нибудь сожалеешь о ней?
— Сожалею о ней? — спросил Тони в удивлении. — Зачем? Ведь я как будто собирал букет весенних цветов и сам знал, что они завянут. Ты ревнуешь, Ката?
— Я завидую ей, и я ей благодарна. В ней было, должно быть, что-то чудесное, если она так сумела разбудить в тебе чувство прикосновения.
— В ней оно было, это чудесное, но разве могла бы она разбудить во мне что-либо, если бы его не было во мне раньше? Тогда я считал ее чудесной, а когда я увидел ее в последний раз, то пришел в ужас. Она напомнила мне Венеру из Капуи, ты знаешь, ту самую прекрасную, которую так грубо изувечил какой-то варвар. Всегда ли женщина превращается в то, чего от нее хотят мужчины?
— Боюсь, что почти всегда!
— Боже мой! — сказал Тони. — Какая ответственность. Ты думаешь, я тебя испорчу, Ката?
— Разве что излишней добротой, мой милый.
Подымаясь на холм, Ката начала собирать полевые цветы, а Тони перочинным ножом срезал те побеги ракитника, которые она ему указывала. Они медленно брели, болтая и собирая цветы, пока каждый не набрал по большому букету. И Тони сказал улыбаясь:
— Из этих цветов ты готовишь новый сюрприз, Ката?
— Нет! Я хочу, чтобы они стояли в наших комнатах! Мне надо попросить у Маммы вазы или стаканы. Ты не должен предвосхищать сюрпризы, Тони. Но имей в виду, эти цветы не для того, чтобы разбрасывать их на моей или твоей постели.
— Рад этому, — ответил Тони, вздыхая. — Быть может, разбрасывать цветы и очень красиво, но цветы ведь холодные. Они раздавливаются, и они липкие, почти как патока. И стыдно их губить. Для этого годились бы только одушевленные цветы, выращенные для Идалийской Венеры. Да и то если она была бы легкая как воздух.
— Ты веришь в богов и богинь, Тони? Ты всегда о них говоришь.
— Верю ли? А ты веришь в любовь, и в солнце, и в луну, и в землю, и в залив, где мы купались?
— Ну конечно, но разве это то же самое, что верить в них как в богов?
— Да, если ты веришь в них как следует быть. Понимаешь ли ты, что я подразумеваю, когда говорю, что для меня бог или боги или абсолютная дальность есть нечто физическое, лишенное каких бы то ни было духовных, социальных, национальных или абстрактных признаков?
— Думаю, что понимаю, — сказала Ката, соображая, — или, вернее, я чувствую это. Ты хочешь сказать, что бог — это не абстрактные определения и не абстрактные идеи, а таинственная жизнь, заключенная в явлениях?
— Да, да — воскликнул Тони с увлечением, — это то самое. О Ката, ты все понимаешь! Этот материальный бог заставляет любить и почитать видимые вещи и не желать их разрушения. Когда ты пришла в такой ужас от мысли, что ради барышей могут погубить наш заливчик, — этим самым ты засвидетельствовала свое почтение маленькому богу, который является таинственным хранителем физической жизни этих мест. Каждый цветок — это крохотная, крохотная богиня. То, о чем я говорю, люди называют существом, сущностью или даже красотой явлений, — хотя имеются и безобразные, страшные боги, например Война. Все это не есть абстракция, нет, это нечто живое. Пусть эта скрытая жизнь и не будет такой сконцентрированной, такой сознательной, как та жизнь, которою живем мы, люди. Если так, то почему бы нам тогда не усматривать божественной природы в существе вещей, в их могуществе, в их жизни?