— Ба! — воскликнул Робин. — Какая сентиментальная чепуха!
Тони глядел на жирные трещины стола, пока говорил. Когда он поднял голову, его глаза случайно встретились с глазами Уотертона, и выражение, которое он в них уловил, вполне вознаградило его за все уколы, причиненные ему язвительным презрением Робина.
— У меня не было таких благородных чувств, — сказал с добродушной иронией Уотертон, стараясь привлечь внимание Робина к себе. — Я пошел на войну, потому что был без работы и хотел летать.
Робин задумался и, казалось, не слышал замечания Уотертона. Тони тоже молчал, размышляя о том, как бы ему перевести разговор на какую-нибудь менее полемическую тему, но Робин прервал его.
— Что вы намерены теперь делать, Тони? Собираетесь ли тратить свою жизнь по-любительски, как и прежде?
— Я не считаю наши совместные дни в Риме зря потраченными, Робин, — ответил Тони, чувствуя себя задетым и в то же время взывая к старой дружбе. — Это был один из самых счастливых периодов моей жизни, и вы тоже, по-видимому, были счастливы. Никогда не забуду того чудесного завтрака вместе с вами под вьющимся виноградом. Вышла ли в свет книга, которую вы тогда писали? Я почти ничего не читал все эти годы.
Робин нахмурился.
— То был период нашей незрелости, — сказал он. — Хотя мне кажется, я глубже воспринимал действительность, чем вы. Теперь мы должны приняться за дело, преследуя лишь одну определенную цель.
— Какую цель?
— Свержение всего этого буржуазного строя, — сказал Робин с выражением жестокой ненависти в глазах. — Мы должны работать в контакте с русскими и установить диктатуру пролетариата.
— А как это осуществить?
— Проповедуя и подготовляя классовую войну. Я бросил писать романы — их читает одна лишь буржуазия — и посвящаю все свое время чтению докладов и писанию статей для одного-двух левых журналов.
— Мне кажется весьма нелогичным возражать против национальной войны и проповедовать войну классовую, — с сомнением сказал Тони.
— Это совершенно различные вещи, — огрызнулся Робин. — Одна велась, чтобы поработить народ, другая должна будет освободить его.
— Я противник кровопролития и насилия. Ведь нам придется спровадить на тот свет половину Англии. Но скажите нам, что вы собираетесь делать?
— Вы должны приходить на наши митинги. Завтра вечером состоится один. Вы тоже придете? — добавил он, довольно нелюбезно обращаясь к Уотертону.
— Пожалуй что нет, — ответил Уотертон благодушно, но решительно. — Спасибо, но думаю, что не приду. Я видел очень много политических митингов, и они меня больше не интересуют.
Робин отвернулся от него с нескрываемым отвращением и стал нарочито обращаться к одному Тони. Тони некоторое время слушал и затем решил, что ему неудобно больше просить Уотертона продолжать сносить эти злобные плевки, он взглянул на часы, встал и сказал, что пора уходить. Тони уплатил за чай, и они дошли вместе с Робином до его квартиры. У двери Робин спросил:
— Вы придете на митинг? Я обещал привести вас как возможного единомышленника.
— Мне кажется, вы бы лучше не давали обещаний относительно меня, — ответил Тони как можно спокойнее. — К сожалению, я не смогу прийти завтра. Я обещал провести вечер с отцом.
— О, вы безнадежны! — грубо сказал Робин. — Бесхребетный, и я сказал бы даже — и безмозглый тоже! Прощайте.
Уотертон и Тони шли некоторое время молча, пока не дошли до моста. До захода солнца оставалось еще часа два, и Тони сказал:
— Мне хотелось бы пройтись, чтобы очистить легкие и горло от запаха этой омерзительной чайной. Вы согласны дойти пешком до Теддингтона? Оттуда мы можем вернуться поездом.
— Разумеется. Идем!
— Мне грустно, что все это произошло, — нерешительно продолжал Тони. — Собственно, я должен был бы извиниться перед вами. Но я не видел его со времени войны, и для меня это такая же неожиданность, как и для вас.
— По-моему, вы прекрасно выдержали его нападки, — ответил добродушно Уотертон. — На вашем месте я бы, вероятно, вышел из себя. Мне жаль парня. Он неизлечим.
— Для меня это явилось своего рода ударом. Я считал его одним из своих немногих настоящих друзей. Он совершенно изменился. Да будет еще раз проклята эта война! Вы не верите в то, что он говорил, не правда ли?