— Вот как все произошло. Вскоре после того, как вы покинули Вайнхауз, — кстати, какой это был прелестный старый дом! — я оставил свою… свою тогдашнюю профессию и занялся политической деятельностью в Лондоне. Опыт нескольких лет убедил меня, что внезапный переворот и невозможен, и нежелателен. Нужны постепенные реформы, прививка новых методов к прежним установлениям. И я нашел, что это фактически и осуществляется, совершенно независимо от партии. Когда создавали новый департамент, то случайно вышло так, что занимавшийся его организацией министр был одним из моих друзей. А так как он знал, что я специально изучал связанные с этим вопросом проблемы, то пригласил меня на временное место, которое потом стало постоянным.
— Но вы все еще социалист и марксист? — спросил Тони напрямик.
При этом бестактном вопросе прежняя злобная вспышка мелькнула в глазах Крэнга, но он ответил с изумительно учтивым видом:
— Что ж, ведь в сущности я никогда им и не был. Бедный старина Маркс был чудесным человеком, но совершенно несведущим в практических проблемах управления. Одна из предпосылок заключается в учитывании масштаба проблемы, а он этим мало занимался. Улучшение общих условий существования будет достигнуто путем научного анализа каждой проблемы, по мере того как она возникает, и путем осуществления соответственного решения.
— В самом деле? — сказал Тони язвительно. — Вы мне напоминаете тех джентльменов, которые производят эксперименты над лягушками и кроликами. А это мне напоминает грубоватое армейское выражение: «Я тебе не желаю ничего худого, но пусть бы сдохли твои кролики».
Крэнг опять засмеялся с напускным добродушием, словно подчеркивая свою снисходительность ко всей этой вульгарной и невежественной болтовне. «Заправский джентльмен», — иронически подумал Тони. Однако больше не затрагивал этой темы, не мог себе этого позволить, так как слишком нуждался в паспорте. Поговорив еще немного на общие темы, они расстались, причем Тони удостоился неопределенного приглашения: «Пообедайте когда-нибудь со мной в моем загородном коттедже».
«Ну, — мысленно произнес Тони, когда Крэнг, уезжая в такси, помахал рукой в окошко, да еще как добродушно, — разрази меня гром! Хорошо бы напустить на них фельдфебеля, чтобы тот навел им порядок, но… разрази меня гром!»
С такими мыслями он направился домой, чтобы пообедать кусочком холодной ветчины и парой яиц.
VIII
После стольких проволочек, стольких обид, стольких разочарований Антони едва мог убедить себя в том, что он действительно сидит в вагоне поезда и едет в Вену. Да, поезд и вправду движется, все быстрее и быстрее удаляясь от Лондона, — вот это, должно быть, Перлей, как полагается, закутанный в серую фланель позднего октябрьского дождя. Прошел уже почти год со времени перемирия. И какой год! Этот первый «мирный год» предвкушали как предтечу золотого века, преддверие новой эры, когда прежние распри и заблуждения будут искуплены и забыты. На самом же деле он оказался лишь продолжением войны, гнусной войны, преисполненной духом стяжания. Ребячески нелепое и жадное перекраивание карты, по сравнению с которым решения Венского конгресса в 1815 году были мудрыми и благожелательными, — так сильно выродился политический разум Европы за одно столетие.
Для самого Тони он был поистине годом заточения в тюрьме и тоскливого ожидания свободы. Заточение в Рейнской области, где он ожидал демобилизации, заточение в Англии, на конторской службе, в сырой, лишенной окон мастерской, бесконечное ожидание, пока «маньяки войны» и их приспешники не соблаговолят разрешить ему проехать по небольшому участку земной поверхности. Они поступали так, словно были собственниками земли и ее народов. О Паллада, где твоя эгида! Тони вынул свой паспорт и поглядел на него почти с таким же смешанным чувством облегчения и негодования, с каким невинно осужденный смотрит на приказ о своем досрочном освобождении. Вот он, с высокопарным идиотским титулом и «штилем» министра иностранных дел: «Мы, высоконеблагородный, неумный и негодный барон Билл Бэйли, вельможа Его Величества и прочее». Вот этот паспорт, надлежаще оформленный для Франции, Бельгии, Италии, Швейцарии и Австрии, но не для Германии, ибо Германия — еще более зловредная страна чужаков и бывших противников. Тони чувствовал, что его даже под угрозой расстрела не загнали бы в Бельгию: этой окровавленной, грязной маленькой страны хватит не на одну, а на несколько жизней! Но паспорт был налицо, надлежаще визированный для трех стран, заштемпелеванный и подписанный, милостиво разрешающий Тони передвигаться по кусочку общей родины всех людей — Земли. Планетарная вошь! За все это он заплатил наличными деньгами, своим временем и нравственным унижением, лицемерной вежливостью к Крэнгам и Картрайтам, обиванием порогов затхлых чиновничьих логовищ, ожиданием милости от дрянных, наглых канцелярских крыс.