Глаза Пятой наполнились слезами. Мимо нее прошествовал Десятый, важно выпятив уютный, круглый животик. Девушка поспешно достала из сумочки косметичку и принялась наводить марафет, мысленно укоряя себя за распущенность.
– Женщина всегда должна быть во всеоружии! Никогда не знаешь, когда может случиться мужчина! – наставляла юную Пятую мама.
Сама она весьма преуспела в искусстве ловли мужа на живца. Ушлая родительница побывала замужем дважды, первый раз сгоряча окольцевав работягу Нулевого. Но вскоре осознала ошибку, и, разведясь с бедолагой, подцепила на крючок Тысячника. На чем и успокоилась.
Громкий рев публики за занавесом отвлек Пятую от девичьих мечтаний. Из-за занавеса показался любимец публики – Пафос. Он буквально влетел в холл, разгоряченный, раскрасневшийся от успеха, и устало повалился в кресло рядом с Пятой. Пафос, воспитанник доктора Сленгера, почти не сходил со сцены ни днем, ни ночью. Слащавая кукольная красота правой половины его лица заставляла биться чаще сердца почти всех женщин лекситория. Длинная челка подчеркивала томность влажных глаз, скрывая левую щеку, которую любимец публики не показывал никому и никогда: уродливую, ассиметричную, покрытую жабьими бородавками.
На монитор снова поступил вызов. Пафос счастливо вздохнул и, не дожидаясь пока Пятая объявит имя актера, направился к занавесу. Не сейчас – так через несколько минут. Какая разница? Публика без него не может! Публика его обожает! За ним торопливо семенила худенькая нескладная Первая, держа поднос с прохладительными напитками и бутербродами.
Пятая прокашлялась, завозилась, поправляя микрофон. В холле наступила мертвая тишина, все взгляды были направлены на администратора. Пафос нетерпеливо повернулся к ней, стоя возле занавеса, но Пятая, пряча глаза, тихо выдохнула в микрофон:
– Любовь.
По холлу пронесся тихий вздох. Все головы повернулись к дивану.
– Она не может выйти на сцену, – торопливо возразил Лексин, – она слишком слаба!
Но пациентка счастливо прошептала:
– Я смогу!
Она встала с дивана, и, пошатываясь от слабости, пошла к занавесу сначала медленно, потом быстрей и быстрей. Спина ее распрямилась, лицо порозовело, на губах блуждала счастливая улыбка. Ее ждут! Ее помнят! Там, в непроглядной темноте зрительного зала, среди словесной шелухи телеграфного стиля и виртуального сленга, есть один отчаянный смельчак, который не смирился. Который отважился назвать ее по имени, не побоявшись показаться глупым и старомодным!
Сударыня глядела вслед бедовой, как все рыжие, Любви, вытирая слезы умиления.
– Ах, какой конфуз! – вдруг всполошилась она, всплеснув руками. – А башмачки -то у нее не чищены! Разве можно в нечищеных идти к почтенной публике?
– Так и должно быть, – строго сказала Пятая, – всё согласно формуляру и правилам.
Она вытащила из ящика стола огромную канцелярскую книгу, грохнула ею об стол, не удержав на весу. Взметнулось облачко пыли – все присутствующие дружно чихнули. Пятая послюнявила палец, нашла нужную станицу и забубнила:
– Согласно уложению от тридцатого декабря тысяча девятисот девятнадцатого года, поэта Марины Цветаевой...
– Ах ты, гошподи, грехи наши тяжкие! – прошамкала беззубым ртом Голубушка, – да не томи, дура-девка, не то меня Кондратий хватит! Читай уже!
Пятая укоризненно покосилась на старушку и звонким голосом прочла:
Простите Любви — она нищая!
У ней башмаки нечищены, —
И вовсе без башмаков!
Любовь подошла к занавесу, Пафос преградил ей путь на сцену.
– Отойди! – тихо, но властно сказал незаметно подошедший к ним Лексин.
– А если не отойду, то что? – прошипел высокий Пафос, нависая над невысоким Лексиным.
– Эй, это что за разборки в курятнике? – доктор Сленгер вклинился между противниками, оттирая их друг от друга.
Он схватил своего воспитанника за рукав, оттащил в сторону и прошептал:
– Ты чего на доктора быкуешь? Он по рангу старше и вообще...