- А у нас?
- У нас тоже, думаю, не меньше, но в технике мы еще уступаем. Немецкие рамы, например, всюду висят, над каждым мостом, над каждой дорогой.
- Какой же вывод?
- О своем выводе я уже сказал тебе. Мечтаю при первой возможности в самом пекле побывать. А ты? Скажи откровенно.
- Откровенно? А ты не выдашь? Должность твоя против меня не сработает?
- Можешь не продолжать, все ясно, десантник, - усмехнулся Радволин. - И не сомневайся, не сработает должность. Исключение сделает, так и быть. Секретность номер один.
Уже дома поздно вечеров, перебирая в памяти события этого дня, Слободкин спросил Зимовца:
- Не надоел я тебе?
- Вопрос глупый, - равнодушно ответил Зимовец.
- Нет, серьезно, то полкойки мне отдай, то подпайки...
- Ты опять за свое?
- Эх, Зимовец, Зимовец, если бы ты знал, как мне тошно сейчас!
- Что в обкоме узнал?
- На фронт ушла. Добровольцем. Сам Радволин со мной говорил.
- И где же она теперь?
- Никто не знает. Наведем, дескать, справки, жди. Потом еще карту показал. Глянул, нехорошо мне стало: вся в флажках сверху донизу...
- Ты что, карты фронта давно не видел?
- Давно. А в мыслях это как-то не так все выглядит.
- Просто у тебя настроение дрянь, вот и весь белый свет не мил.
- Не знаю, может, и прав ты, Зимовец. Худо, худо мне, худо. Так худо никогда еще не было.
- Ну и что же ты надумал?
- Ни черта не надумал, отстань от меня! Что можно надумать в моем положении?
Слободкин никак не мог прийти в себя после встречи с Радволиным. Мысли все к Ине возвращались, с любой тропинки к ней находили свороток. Он вспомнил почему- то, как подается на заводе сигнал воздушной тревоги, и прицепился к слову. Такое уж у него действительно настроение было сегодня. На Зимовца зарычал. Теперь слово не то попалось. Все по местам!-если в масштабах цеха или завода взять, то, конечно, все правильно. Каждый при том деле, какое ему поручено. А если шире взглянуть - концы с концами не сходятся, нет. Вот Ина, например. По крайней мере поменяться бы ему с ней местами. Интересно, что Зимовец об этом думает? И думает ли сейчас вообще о чем-нибудь. Нос заострился, щеки втянулись. Устал, не помнит небось, где был днем и что делал. Спит и за всю ночь не перевернется ни разу с боку на бок. С одной стороны, это хорошо, конечно, с другой...
- Зимовец!
- Ну...
- Какой сон видишь?
- Так, ерунду всякую.
- Злишься. А зря, между прочим. Я действительно ничего не надумал.
- О чем ты?
- Вот видишь! Забыл уже, о чем речь шла, а все еще рычишь! Как тебе нравится Ина? А?
- Я давно заметил, они иной раз решительней нас бывают.
- Когда это давно? И кто - они?
- Девчата. С нашим командиром роты жена на войну отправилась. Ее не пускали - она тайком в лес прибежала.
- Так и не ушла больше?
- Пока мужа не ранило, в роте была. И в санбат - тоже с ним.
- Война проверяет людей, Зимовец. Всем беспощадную проверку устраивает. И тут уже все наружу. Всяк свое место ищет и находит в полном соответствии с тем, к чему годен, на что способен. Тунеядская натура спешит на базар, жена командира в бой за мужем торопится. Ты думал об этом? Каждый человек напоминает мне гироскоп автопилота. Ротор его разогнан до предельной скорости и теперь стремится сохранить свое положение в пространстве.
- Лекции Каганова для тебя бесследно не прошли. Это гироскопическим эффектом называется.
- Вот именно. Ну, ты согласен с моей философией?
- В философии я не силен. Образование не то. Но мысль интересная. Ты после войны трактат напиши.
- После войны, думаю, все по-другому видеться будет. Сейчас вот здорово все проступает в каждом человеке - чем кто богат, чем кто нищ, кто способен на подвиг, кто на подлость. Ты присмотрись хорошенько к людям.
- Интересно, слов нет. Только, кажется мне, не совсем ты прав, Слобода. Твоя философия на каждом человеке вроде бы точку ставит. Один такой, сякой, разэдакий, и пет у него никаких видов на то, что когда-нибудь лучше станет. Другой просто ангел, перышко воткни - вспорхнет. Был всегда хорошим, стал еще прекраснее. В жизни все сложнее, по-моему. Любого человека возьми. Того же Устименко. Ты знаешь, я о нем не высокого мнения, но если с ним подзаняться, как с нами в комсомоле возились, горы свернет для общего дела.
- Я об Устименко плохого не думаю.
- Ну ладно, бог с ним, с Устименко. Тарас Тарасович тебе подойдет? По твоей теории потерянный человек. А на самом деле просто руки у нас не доходят до каждого.
- Сейчас не доходят, но раньше ведь доходили?
- Раньше не все в нем было видно, как сегодня. Тут я не спорю.
- Значит, мы оба правы.
- Хочешь, от твоей теории останется сейчас одно воспоминание?
- Ну?
- Глаза у тебя сегодня грустные, и сам ты весь скис. Раньше, тем более до войны, ты, наверное, не такой был. Где же твоя теория?
- Демагог ты, Зимовец.
- Опять трещит по всем швам твоя теория - до войны я демагогом не был. Знаешь, кем был Зимовец до Великой Отечественной?
- Кем?
- Голубятником. Если бы ты знал, Слобода, каких голубей гоняли мы с ребятами! Каких голубей!..
- Мраморных гоняли?
- Спрашиваешь!
- А мохноногих?
- Сколько хочешь!
- И турманов?
- По турманам я самым главным специалистом был...
Глава 9
Кабинет Строганова, к которому Слободкина срочно вызвали, выглядел сегодня необычно. Всюду - на столе, на подоконниках, на стульях и даже на полу-лежали горы каких-то свертков. Пока парторг заканчивал телефонный разговор, Слободкин успел прочитать на одном из свертков строку, крупно и четко выведенную чьей-то старательной рукой - Фронт. Славному защитнику Родины.
- Объяснять что-нибудь надо? - положив трубку на рычаг, спросил Слободкина Строганов.
Сергей растерянно переступал с ноги на ногу. Он все еще не мог поверить в то, что выбор пал именно на него.
- Секретарь ваш обкомовский зубами в меня вцепился, отпустите да отпустите фронтовика, как нашего общего представителя. Одним словом, собирайтесь. Слободкин. Тем более что с вашими желаниями это, кажется, совпадает?
Строганов подошел к Слободкину поближе, заглянул ему в глаза.
Совпадает! Откуда только берутся такие неточные, приблизительные слова? Слободкин готов был навьючить все эти свертки на себя и пешком по весенней распутице шагать до самого фронта. Сейчас же, сию минуту...
- Когда ехать, товарищ Строганов?
- Ехать! Вы плохо знаете своего секретаря. Он с меня еще и самолет стребовал! У вас, говорит, есть там одна удочка, дайте ее на два денька. Я ему объясняю, удочка еле дышит, вот-вот вовсе развалится, он знай свое - дайте, а то не поспеем к празднику.
- К празднику обязательно надо успеть, - сказал Слободкин.
- Второй Радволин! Хватка у вас, я доложу, мертвая! Что у одного, что у другого.
Строганов взял со стола один из свертков, аккуратно развязал бечевку, бережно, не разрывая бумаги, начал извлекать содержимое.
- Ничего подарочек? С таким не стыдно лететь, по- моему, а?
Парторг разложил перед Слободкиным вышитый кисет, зажигалку, шерстяные носки, теплые варежки.
- С табаком даже? - Слободкин дотронулся до кисета.
- По полпачки в каждом комплекте. Больше не наскребли. А зажигалка - с кремнем и бензином. На полном
ходу. Попробуйте.
Слободкин взял зажигалку, слегка повернул большим пальцем ребристое колесико. Синий стебелек пламени поднялся высоко и уверенно.
- А носки шерстяные, зимние...-сказал Слободкин и задумался. - Подарок с намеком получается. Воевать, мол, вам еще, братцы, и воевать...
- Ну что ж, если в этом кто-то и намек усмотрит, то намек, в общем, здравый, жизненный. Я так смотрю. А вы?
- Конца не видно еще.
- В том-то и дело. Мы с вами реалисты, Слободкин. " Вам сколько лет?
- Двадцать, - сказал Слободкин. - Скоро будет.
- В сыновья мне годитесь, я совсем старик перед вами. И по-стариковски могу еще добавить насчет носков, а ' заодно и насчет варежек - пар костей не ломит. А вы * все-таки не ответили на мой вопрос: не стыдно с таким подарком явиться к празднику? Как с позиции фронтовика?