Теперь я понимал, что испытывали те бездомные ветераны Вьетнама, которые попрошайничали на углах улиц в Индианаполисе. Они ушли на войну, а когда вернулись домой, то, как свидетельствуют данные Министерства обороны, до 30 процентов из них страдали от психологических проблем, вызванных «боевым воздействием». Здесь для них ничего не было; общество не принимало их роль в непопулярной войне и не ценило их службу. Никому, кроме нескольких социальных работников, не было дела до того, что они страдают и нуждаются в помощи и социальной адаптации.
ПТСР просто не является популярной темой для обсуждения среди военных; например, не припомню, чтобы о нем говорили в Подразделении. Я почти не слышал об этом термине и не представлял, что могу от него страдать, просто полагая, что я злой, гипервозбудимый неудачник, который не может спать или веселиться, предварительно не напившись. Я не задумывался о том, почему я могу быть таким. Я просто знал, что я именно такой. И, как правило, винил в этом себя.
Дело в том, что даже ветераны боевых действий, которые признают, что на них негативно повлияло посттравматическое стрессовое расстройство, вызванное боевыми действиями, чувствуют себя более комфортно в военной обстановке или зоне боевых действий, чем пытаясь быть «нормальными» дома. Я знаю, что так оно и есть, и именно поэтому я оказался в Иордании. Фраза «я скучаю по этому» постоянно звучит в устах страдающих от ПТСР ветеранов.
Я занял эту должность из чувства долга, чтобы поддержать свою семью; да и сам я беспокоился об этом не меньше. Вся моя личность была связана с работой оператором в Подразделении, где я чувствовал, что делаю что-то хорошее в мире. Но то, как меня унизили и выбросили на помойку при выходе в отставку, заставило меня задуматься, не являлось ли все это иллюзией. Однако по крайней мере, когда я находился за границей, обучая солдат сражаться, я знал, кто я есть и что я делаю.
Я был достаточно счастлив в Иордании и остался бы там, но примерно через год финансирование программы прекратилось, и я снова оказался в Штатах. Без работы и без дальнейших планов я чувствовал себя как никогда неудачником. На свою пенсию отставного сержант-майора я не мог содержать даже свою семью.
Можно сказать, что после Иордании я совсем опустился. Без армейской структуры, которая была единственной жизнью, которую я знал с подросткового возраста, я оказался потерян и испытывал боль как физическую, так и душевную.
Полдюжины операций на спине, шее и плече мало что сделали, чтобы облегчить боль; таблетки от депрессии и тревоги ничего не дали, чтобы разогнать демонов или избавиться от кошмаров. Моя служба оказалась фикцией. Я не мог поддерживать отношения ни с женщиной, ни с сыном. Я не чувствовал себя комфортно ни в собственной шкуре, ни даже в своей стране.
Мой моральный компас тоже съехал с катушек. Во время пребывания в Иордании у меня случился роман. Я, конечно, винил в этом Кристин, говоря себе, что она не способна дать мне то, что мне нужно. Позже я узнал от одной из ее бывших подруг, что Кристин призналась ей, что хотела бы, чтобы я нашел себе девушку и оставил ее в покое. Я был вынужден бросить ее за полмира и убедил себя, что все это потому, что она заставила меня чувствовать себя нелюбимым, чем и толкнула в объятия другой женщины.
Конечно, я не задумывался о том, что, возможно, это я сам не любил, что жизнь со мной и моими проблемами — это не то, ради чего она подписывала свидетельство о браке. После возвращения в Штаты из Иордании я несколько месяцев страдал, валялся без дела, пил, спал целыми днями и смотрел по ночам телевизор. Оглядываясь назад, я вижу, что сдался в борьбе за жизнь, с каждым днем понемногу умирая.
В конце концов я отчаялся найти любую помощь. Однако в армии мне сказали, что у меня нет посттравматического стрессового расстройства. То, как там это определили, — или, точнее сказать, как это диагностировал психиатр из Администрации по делам ветеранов, — звучало довольно странно и ничуть не научно.
Во время одной из поездок домой из Иордании я прошел медосмотр в Администрации по делам ветеранов. Предыдущее медицинское обследование выявило во мне лишь 10-процентную потерю трудоспособности из-за артрита в коленях. Я был, конечно, более нетрудоспособен, включая алкоголизм, и прошел еще один медосмотр.
На этот раз психиатр сказал мне, что у меня травматическое повреждение мозга, вызванное постоянным воздействием взрывов во время работы в качестве «проделывателя проходов». Это, по ее словам, и стало причиной моего алкоголизма, и она определила, что у меня 50-процентная потеря трудоспособности.