Но беспокоиться не пришлось. В первой комнате никого не оказалось, а в задней части дома я обнаружил двух операторов Подразделения, которые несли охранение, глядя через окно на восток и время от времени стреляя по тому, что они там замечали.
Я сбросил воду и спросил, как у них дела, но они промолчали. Я пожал плечами — мы все были разными, и пытались справиться с ситуацией по-своему, — и ушел, ничего больше не сказав.
Постояв на пороге, чтобы набраться храбрости, я перебежал улицу и, к счастью, вернулся в дом без особых происшествий. Но будь я проклят, если снова отправлюсь на улицу.
Хаос и напряженная обстановка сохранялись всю ночь: атаки сомалийцев сменялись периодами затишья. Защитники отбивали каждое нападение с помощью «Маленьких птичек», экипажи которых имели очки ночного видения и атаковали любые крупные скопления врагов или тех, кто был замечен с РПГ. Летчики также поддерживали связь с группой управления, летавшей на «Черном ястребе» над головой, который имел инфракрасную систему переднего обзора и мог обнаруживать вражеских бойцов по тепловому излучению их тел.
В один из периодов относительного затишья я стоял у окна, выходящего в небольшой переулок между домом, в котором находились мы, и соседним, когда снаружи послышался странный звук, — как будто на землю сначала укладывали что-то металлическое, после чего раздавалось шарканье.
На окнах стояли решетки, загораживающие обзор, поэтому высунуться, чтобы все рассмотреть, было нельзя; но через минуту мне удалось разглядеть человека, медленно крадущегося по переулку. Он поднимал АК-47 и как можно тише клал его перед собой, а затем подползал к нему, после чего повторял это действие.
Поднять винтовку, чтобы выстрелить в человека, было невозможно, поэтому я подождал, пока противник окажется прямо под окном, высунул свой.45-й калибр наружу, чтобы ствол почти коснулся затылка человека, и нажал на спуск. Но ничего не произошло. Выяснилось это только позже, но в ударно-спусковой механизм попал песок — возможно, поднятый лопастями вертолета при высадке — заклинивший его, и не позволивший сделать выстрел.
К счастью для меня, сомалиец не подскочил и не начал стрелять. Вместо этого он застыл.
Я знал, что если продолжу терять время, человек может подняться и выстрелить, или проползти дальше и подстрелить еще кого-нибудь, поэтому извлек из подсумка на разгрузочном жилете небольшую австрийскую гранату.
Оглядев комнату, я показал гранату другому оператору Подразделения, стоявшему в дверном проеме. Тот энергично закачал головой — ему не хотелось, чтобы она взорвалась так близко от нас.
Проигнорировав его молчаливое возражение, я высунул руку в окно и бросил гранату, увидев, как она ударила сомалийца по голове и покатилась по спине, где и застряла в капюшоне его одежды.
Я пригнулся. Стены сотряс взрыв, на мгновение вспышка осветила комнату. Потолок забрызгали кровь, песок, волосы и внутренности. Я выглянул в окно — в переулке тлел безголовый труп, и запах горящих волос и крови заполнил мои ноздри.
В комнату вбежали еще несколько наших товарищей, чтобы посмотреть, что происходит.
— Это была просто свето-шумовая граната, — произнес я.
— Он лжет! — крикнул оператор, возражавший против ее использования.
Я почувствовал себя виноватым, — как будто сделал что-то не так, — поэтому рассказал все начистоту и показал, как сомалиец пытался подкрасться к нам. Покачав головами, остальные спецназовцы покинули комнату.
По мере того как длилась ночь и наступал самый темный период перед рассветом, я дошел до точки, когда мне стало казаться, что мы не выживем. Стреляя в темноте, вражеский огонь был в лучшем случае неточным, но с наступлением утра все изменится.
Между тем, даже с учетом поступившего пополнения, количество имевшихся боеприпасов не позволяло выдержать множество массированных атак. На самом деле я не знал, почему сомалийцы еще не напали на нас и не захватили наши позиции. Их было слишком много, чтобы мы могли перестрелять их всех, но понимал, что и это утром изменится.
Вдалеке слышался шум колонны спасения, которая все еще пыталась добраться до нас, но невозможно было сказать, насколько она приблизилась. Если они успеют вовремя — хорошо; если нет, то я был полон решимости забрать с собой столько сомалийцев, сколько смогу. В любом случае я покидал этот дом воином и был рад, что это произошло в присутствии других воинов.
Я извлек свой нож и положил его рядом с собой. Я был благодарен родителям за то, что всего несколько часов назад написал им письмо, в котором призвал их жить полной жизнью и дал им понять, что сам выбрал такую жизнь и, если понадобится, такую смерть. И снова я поддался моменту, поскольку у меня не было иного выбора. Сейчас передо мной разыгрывалось мое будущее, и я понятия не имел, насколько долгим оно будет.