— Кто-нибудь видел, чтобы кто-то перебегал дорогу? — крикнул я рейнджерам, но те в ответ лишь пожали плечами и покачали головами.
Однако техник был уверен, что сигнал он засек, поэтому мы с командирами групп быстро разработали новый план и двинулись в обход квартала, чтобы приблизиться к цели. Дом был типичным для этого района. Двухэтажное здание, выстроенное в форме буквы «Г» со штукатуркой песочного цвета и двумя входными дверями — одной в передней части дома, и второй под навесом, ведущей на кухню.
Я разделил отряд на две группы, по одной на каждую дверь. Я входил через гараж, а вторая группа штурмовала дом.
Когда все было готово, я начал обратный отсчет по рации:
— Принял командование, всем приготовиться! Пять, четыре, три, два, один… Пошел! Пошел! Пошел!
Те, кто проделывал проход, подорвали двери, и группа влилась в крошечную кухню дома.
То, что произошло дальше, заняло всего пару секунд. Внутри дома было темно, в окна проникал лишь слабый дневной свет. Но, оглянувшись через плечо штурмовиков, стоявших передо мной, я увидел вооруженного человека, стоявшего на лестнице с автоматом АК-47 в руках. Он направлял оружие на входную дверь, туда, где вторая половина отряда только что проделала проход и собиралась войти.
Оператор, стоявший передо мной, не стал медлить. Он выстрелил в человека, который бросил автомат и побежал вверх по лестнице, где захлопнул дверь. В это же время женщина средних лет, сидевшая в кресле рядом со мной, начала кричать.
Первой моей реакцией было облегчение: никто из моих людей не пострадал. Но затем мои мысли переключились на стрелка. Я видел его лишь мельком, но подумал, что, возможно, он был еще подростком.
Пока остальные сотрудники группы «зачищали» дом, я осторожно поднялся по лестнице вслед за медиком. Когда мы добрались до закрытой двери, ведущей в спальню, я выбил ее и вошел внутрь. Следом за мной последовал медик.
Помещение выглядело как типичная комната подростка: повсюду были разбросаны спортивные принадлежности и школьные учебники. Одетый в рубашку на пуговицах и шорты, подросток лежал на кровати. Он был ранен в грудь и задыхался, изо рта текла кровавая пена. Его темно-карие глаза были широко открыты, когда он смотрел на меня, и я не мог не заметить в них панику и страх.
Я знал, что мальчик умирает; он истечет кровью, что бы мы ни делали.
— Сделай для него все возможное, — сказал я медику, после чего направился обратно вниз по лестнице, чтобы попытаться утешить мать, — задача, оказавшаяся непосильной.
Через несколько минут иракский подросток был мертв, и операторам пора было уходить, чтобы продолжить поиски нашего объекта. Мы осмотрели весь дом, и ничто не указывало на то, что нужный нам человек там был, или на то, что у нас была какая-то другая причина там находиться. Даже автомат оказался легальным: по иракским законам, каждая семья могла иметь для защиты дома один «ствол», и, конечно, большинство из них являлось АК-47.
Мать мальчика бросилась вверх по лестнице. Когда ее причитания наполнили пространство, я понял, что люди из моего отряда были травмированы смертью подростка; это было заметно по их лицам.
Я пытался убедить себя, что подросток мог быть плохим парнем. Было известно, что враг использует детей для переноски подрывных зарядов или другого оружия против коалиционных сил. Но в глубине души я понимал, что мальчик просто защищал свой дом и свою мать. Вероятно, он оказался самым старшим мужчиной в доме, а может быть, и единственным ребенком своей матери. Когда он услышал рядом шум и людей возле своего дома, не зная, кто они и каковы их намерения, он схватил автомат. И теперь он был мертв.
Штурмовик был не виноват. Он сделал то, чему его учили; он защищал операторов, входящих в парадную дверь. Подросток был готов выстрелить из своего оружия, независимо от того, был ли он плохим парнем или просто думал, что защищает свой дом от грабителей. В зоне боевых действий, особенно там, где плохие парни не отличаются от остальных, а оружия на руках столько, сколько и мух, иногда случаются ужасные ошибки.
Однако я знал, что моему человеку до конца своих дней придется жить с осознанием того, что он убил подростка. И никакие слова его собратьев по отряду о том, что он сделал то, чему его учили, и спас их, не избавят его от этого страшного бремени. Он будет прокручивать в голове этот сценарий, возможно, до конца своих дней, размышляя, мог ли или должен ли был он поступить иначе. Но однозначного ответа не будет, и он не сможет обсудить это с психологом Подразделения, чтобы не возникло опасений по поводу его пригодности к дальнейшей боевой работе.