Скатившись в овраг, Вовка и Антон увязли в сугробе по пояс, а когда все-таки пробились к противоположному склону, оказалось, что взобраться по нему почти невозможно, настолько еще сыпучим был покрывавший его снег. Продвигаться пришлось, разгребая его до земли, по которой скользили подошвы валенок. Вовка, взмокший от усилий, выбрался с первого раза, а Антоха, оступившись на полпути, съехал на животе вниз, громко вопя от досады.
Как ни подмывало Вовку немедленно лететь наверх по черным «колесам», но не бросать же друга из-за какой-то машины, которая, кстати, никуда и не делась, а все еще рычала двигателем, и звук его вроде бы стал ближе.
– Хватит копаться! – крикнул Вовка замешкавшемуся на дне Антону. – Давай быстрее!
– Не ори! – ответил тот неожиданно серьезно и не поторопился на скользкий склон. – Вовка, свети сюда. Я человечью черепушку нашел.
– Чего?
Вовкина прыть куда-то испарилась, он оглянулся по сторонам, и жутко ему стало: осознал вдруг, что одни здесь, посреди зимнего ночного сумрака, а резиновая гора, в недрах которой недавно обустроили они с Антохой тайную галерею с запасными выходами, возвышалась рядом совсем уж зловеще. И еще собачий этот брех с басовым подвывом! Надо же, и не успокаивается никак! Будто и не собака вовсе, а заходится в голодной тоске тощий мохнатый оборотень из американского фильма!
– Глянь, и точно череп! Только напополам расколотый.
Антон поднял что-то над головой и помахал этим в воздухе.
– Иди сюда, Вовк, или боишься?
– Не-а! – куражом преодолев охватившую его жуть, ответил Вовка и, сжав крепче фонарик, сел на снег и съехал вниз, в безветренную тишину, где не слышно было, как взрыкивает двигатель забуксовавшей за бугром машины.
– Налей мне коньячку, дядя Слава, на палец, не более, – попросила я бармена вполголоса, и он меня услышал, хоть и отошел сейчас к другому концу стойки.
Пробуя коньяк так, чтобы только чувствовать вкус и жжение на языке, я время от времени бросала быстрые взгляды через плечо – следила за людьми у сдвинутых столиков и соображала – подойти к ним или позвать Аллу сюда.
Дядя Слава по старой дружбе принял от меня плащ в обмен на бокал своей фирменной «Карменситы», и я со своей, так сказать, выпивкой направилась к столу.
– О’кей! – услышала я, остановившись за креслом Аллы. – О’кей, девица, я тебе говорю! Ты все время забываешь, кто он такой, иначе не позволила бы себе усомниться.
Слишком громко и не слишком любезно. О чем это они толкуют, черт возьми?
Говоривший сидел напротив, но, то ли в запале, то ли во хмелю пребывая, не обратил на меня ни малейшего внимания.
– Он, Аллочка, лицо ар-рмейской национальности и таким помрет, правду я говорю?
Он перегнулся через стол и шлепнул по руке второго, сидевшего спиной ко мне, рядом с Аллой. Тот согласно дернул головой и промолчал.
– А что помрет он, это я вам гарантирую! – оратор закончил речь и захохотал. Смех его был громким и неприятным. Ничего себе шуточки!
Алла наконец почувствовала за спиной мое присутствие.
– Танюша! – обрадовалась она, поднялась и чмокнула меня в щеку.
– Кто это? – негромко спросило лицо армейской национальности.
– Моя самая таинственная и закадычная подруга!
– Раз так, пусть садится! – воскликнул оратор и широким жестом указал мне на место во главе стола.
Мне с этими людьми уже и теперь не нравилось, но Анохина смотрела на меня так умоляюще, что отвалить сразу я не смогла.
– Почему таинственная? – поинтересовалось лицо, и мне пришлось ответить быстро и самой, чтобы закрыть рот Анохиной:
– Потому что Татьяна.
– Аркадий, – тотчас представился он. Похоже на то, что хмеля в нем было не больше, чем в родниковой воде, хотя рюмка перед ним стояла пустая и в фужере жидкости было лишь на донышке.
– Значит, так, Татьяна, – оратор исправно продолжал исполнять роль лидера. – Я – Ларик, а это – Алла, Аркаша и Ольга, моя жена.
Ольга в зеленом полумраке казалась совсем молоденькой. Это была барышня с большими глазами, по-простецки зачесанными назад волосами и в свитере, похожем на мой как две капли воды. Аркаша был, пожалуй, постарше Ларика и, в противовес ему, казался непробиваемо спокойным.
– Татьяна! – произнес он медленно, будто пробуя на вкус мое имя, и замер с полуулыбкой на лице, не сводя с меня глаз.
– А у нас тут спор! – Алла подвинулась ко мне, но Ларик ее перебил:
– В двух словах, в двух словах! – замахал он по-пьяному руками. – Аркаша берется доказать всем женщинам мира, что можно остаться в ясном уме и твердой памяти, выпив залпом бутылку водки. Скажи, дружище?
Но ответила Ольга:
– Да что вы, ребята, бросьте, хватит чудить, тоже мне, гусары нашлись!
Вот как! Не скандал у них, оказывается, а почти пари, благородное дело. А Ольга-то масла в огонь подливает, да так неприкрыто. Интересно, что бы она пела, отважься на такое ее Ларик?..
Мне не хотелось участвовать в их полупьяном пари, и, сделав знак Алле, я совсем было уже собралась подняться, но она покачала головой и прижала палец к губам.
Ларик сходил к стойке и вернулся с пивной кружкой, опорожнил в нее бутылку водки.
– Огня! – потребовал Аркадий и сам включил шарики-светильнички в середине каждого стола, по своей малости света почти не добавившие.
– Как домой-то добираться будете? – укоризненно поинтересовалась Ольга и ковырнула вилкой куриную ножку, лежащую перед ней на тарелке.
Ларик поставил кружку перед лицом армейской национальности.
– Давай! – тряхнул рукой перед ним.
– Прошу прощения у честной компании за приготовления, которые не всем могут показаться приятными, – пробасил Аркадий.
Он коротко, по-прежнему пристально глянул на меня и придвинул ближе блюдце с нарезанным тонкими кружками лимоном. Достав из нагрудного кармана пиджака платок, тщательно вытер им совершенно сухие ладони и одну за другой выжал дольки, собирая сок в пустую рюмку.
– Алла! – не выдержала я, но она даже не повернулась.
Аркадий передвинулся на самый краешек кресла и, откинувшись назад, опустил затылок на его спинку. Алла подала ему рюмку с лимонным соком, и он, зажмурившись, медленными, уверенными движениями влил его в обе ноздри по очереди, не пролив при этом ни капли. Закрыв лицо платком, посидел так немного и резко выпрямился. В два ручья по щекам из его глаз стекали слезы и капали на белый воротник рубашки. Водку Аркадий пил медленно и спокойно, как воду.
Все! Не желаю я досматривать до конца это представление, и последствия меня не интересуют.
– Подойдешь ко мне, я у стойки, – шепнула я Алле и, освободившись от ее пальцев, вцепившихся в мое запястье, поднялась и отошла на прежнее место, к стойке.
Дядя Слава вопросительно приподнял брови, и я, поморщившись, объяснила ему:
– Чумятся по-своему...
Для него такое – серые будни.
Нет, и здесь достает меня скука! Не удалось от нее сбежать, уйдя из дома. Черт побери!
Не думал Стихарь, что замерзшая колея попортит ему столько нервов. Она оказалась труднопреодолимой даже для широких колес «Лендровера». Сбиваясь в колдобины, машина едва не садилась на брюхо, и, когда это произошло в первый раз, у Стихаря екнуло сердце, а под носом проступила испарина. Машина-то новая, ах ты!.. Кляня на чем свет стоит погоду, дорогу, собственную торопливость, погнавшую его по короткому пути, он старался править по струночке, но снежные переметы скрывали путь, обманывали, заманивали в ямы. Пришлось даже забуксовать в снежной каше где-то на полпути, а когда он справился и двинулся дальше, почувствовал, как майка липнет к взмокшей спине.
Дошел Стихарь до такой степени раздражения, что, когда сбоку, из темноты в свет фар вынырнули двое мальчишек, таща на палке перед собой какой-то горшок, он едва удержался от того, чтобы вместо тормоза не придавить педаль газа. Не обойдясь обычной матерщиной, Стихарь распахнул широкую дверцу и рванулся вдогонку – надрать бы уши и накостылять по шеям этим щенятам, сдуру сующимся под колеса...