Все равно будет май

Алексей замялся. Перед своими ребятами читать стихи оказалось почему-то совестно.

— Разве последнее. Заводское…

Начал читать нараспев, даже чуть покачиваясь (так читали поэты на субботних сборищах):

Нас на зарое веселых трое,
Роем мы глину и возим вверх.
В мокрую глину мы не зароем
Нам для грядущего данных вех…

Конечно, они не шибко грамотные по части поэзии, не много смыслят в законах стихосложения. Но сам факт, что их товарищ, заройщик Лешка Хворостов, сочиняет стихи, удивил и обрадовал. Знай наших!

— Складно! — одобрил Назар. — Только почему написал, что на зарое нас трое, когда нас пятеро?

— Для рифмы, — откровенно признался Алексей. — Пятеро не получается.

— Проверять не будут! — резонно заметил Сергей Полуяров. — Не милицейский протокол, где все факты должны соответствовать.

— Правильно! — поддержал Петрович. — Какая разница — трое или пятеро. Не в числе соль. Стихи подходящие, только по одному судить нельзя.

— Так у меня еще есть.

— Обнародуй!

— Сырое. Только вчера написал.

— Не выкобенивайся. В поэты настоящие еще не вышел, а цену набиваешь.

— Раз хотите… — согласился Хворостов. — Тоже о нас. Так и называется: «Кирпичи».

— Хорошо! — одобрил Петрович. — Тематика рабочая. Кто о нас напишет, как не свой же брат трудяга. Душу рабочего человека надо знать, а не просто чирикать, как воробьи на базарной площади.

Теперь Алексей читал по бумажке, — видно, и впрямь только написал. Прежней напевности не было, но получалось, пожалуй, еще лучше:

Нашу яму все зовут зароем!
Каждый день с семи до четырех
Глины пласт лопатами мы роем,
Что змеею вкруг завода лег.

К полудню крутые наши спины
Солнце лапой гладит горячо.
Солнце кажется нам слепленным из глины
Красным обожженным кирпичом.

— Здорово! — не выдержал Сергей Полуяров, влюбленно глядя на друга. — Такие стихи и в Москве напечатают.

Ободренный похвалой, Алексей принялся читать с еще большим чувством:

Рукавом, засученным по локоть,
Вытри лоб, где пота села сыпь,
И опять спокойно, не с наскока
Вагонетку полную насыпь.

Мышцы крепки, и движенья метки,
Знают руки, что такое труд.
И без перерыва вагонетки
Тушами раздутыми ползут.

— От дает! — вставил свое слово и Назар Шугаев. — Как Демьян Бедный!

Алексей продолжал:

Там у пресса глину рвут на части
И, вдобавок посолив песком,
В зев зубастой, чавкающей пасти
Шлепают за комом ком.

В трех шагах от нашего зароя,
Где был раньше свален сор и лом,
Плотники и каменщики строят
Новый окноглазый дом.

— Стоп, машина! — рявкнул Карайбог. — Где ты дом увидел?

— Будет дом! — горячо вступился за друга Полуяров. — Не в этом году, так в будущем. Построят! Надо вперед смотреть. Читай дальше, Алексей!

И Хворостов читал:

Дни идут. Свою простую дань им
Мы несем, движенья заучив.
Для растущих вкруг завода зданий
Мы приготовляем кирпичи.

Где пустырь был кинутый и голый,
Где не слышно было голосов,
Там теперь постройки шум веселый
Покрывает высоту лесов.

Пусть ноябрь багрец листвы полощет,
День придет, как долгожданный друг,
Мы получим новую жилплощадь
С окнами высокими на юг.

На руках тогда качая сына,
В песне расскажу ему о том,
Как с песком замешанная глина
Превратилась в этот новый дом.

Назар и тот разволновался, что с ним редко бывало:

— Сильно! Ей-ей, не хуже Демьяна Бедного! Талант у тебя, Лешка!

Петрович поддержал:

— Только в землю не зарывай!

— Вернее сказать — в глину! — уточнил Карайбог.

7

Прошло всего несколько дней после литературного утренника, как на зарой явился Семен Карайбог в мрачнейшем настроении, словно после пасхального перепоя.

— Ты что, яп-понский бог, сочиняешь? — с ходу набросился он на Хворостова. — На кого клепаешь?

Оробевший Алексей залепетал нечто невразумительное. Даже мерин Чемберлен прижал уши: как бы не огрели лопатой под горячую руку.

— Полюбуйтесь, что сочиняет новый Демьян Бедный! — Карайбог вытащил из кармана помятую газету. — По своим товарищам бьет.