— Ах вот как? Знаете, я об этом как-то не задумывалась. Я привыкла, что Бог грозный, карающий, который видит все наши заблуждения, но по доброте своей смотрит на них сквозь пальцы, а, может быть, временами и вообще не смотрит — кто знает? Но что Он Бог любви?.. В ваших словах есть нечто от античности, нечто дионисийское: Иисус Христос — Бог любви? — нет, от этого веет какими-то вакхическими играми.
— Нет, я с вами не согласна. Ведь Он сам сказал: «Если бы вы знали, что значит «милости хочу, а не жертвы», то не осудили бы невиновных». Он принес свою милость из-за любви: из-за Его любви Он был распят, и это подлинная милость и наибольшая жертва.
Эти слова поразили Дели: Он принес свою милость, милость любви, и это была наисовершеннейшая жертва? «Милости хочу, а не жертвы, — вертелось у нее в голове. — Милости хочу, а не жертвы…»
— Да, вы наверное согласитесь со мной, что настоящая жертва — есть милость, милость любви, — улыбнулась мисс Сандерс.
— Как вы интересно говорите, это здесь написано? — кивнула Дели на книжку.
— Нет, это написано в Библии, но, впрочем, я понимаю, что она вам не слишком знакома.
Дели ничего не ответила, она почему-то вспомнила сейчас, какая глухая и бессильная ярость душила ее после смерти Адама, вот тогда эта ярость и разрушила окончательно ее детскую слепую наивную веру в высшее руководство. Как Бог, если Он такой добрый, всемогущий и всевидящий, как Он мог забрать Адама, почему Он не сохранил их любовь, почему Он все разрушил? Или Он не всемогущий, не всевидящий? Вот с тех горьких дней, когда она ежедневно, ежесекундно без слез, глубоко в душе оплакивала Адама, вера ее угасла.
— Вы знаете, Полли, конечно, вы говорите очень любопытно, но у меня недавно скончался муж, Брентон, он очень долго болел, я, конечно, не просила в молитвах о его выздоровлении, но почему так? Мне кажется, Он, если Он видит, поступил жестоко, послав мужу такую долгую и тяжелую болезнь. Ведь мы с мужем любили друг друга, мы были счастливы; у меня родились шестеро детей, в живых осталось четверо, уже взрослые; ведь если Он — Бог любви, то почему разрушил наше семейное счастье, повторяю, мы ведь любили с Брентоном друг Друга!
— Дорогая Филадельфия, все это так сложно, но тем не менее я абсолютно уверена в том, что сказала: да, Он — Бог любви, иначе никак не получается…
Дели внимательно посмотрела на мисс Сандерс, и на губах у нее появилась едва заметная ироничная улыбка.
— Бог любви, разрушающий любовь, — действительно это сложно понять.
— Тем не менее повторяю, я уверена, что это так. Видите ли, Филадельфия, у нас, у людей, все извращено: наша любовь испачкана примесями ревности, злобы, даже ненависти, — вы можете не согласиться со мной. А Он нам показал настоящую духовную любовь, жертвенную, если хотите.
Дели отвернулась к окну.
«Да, пожалуй, мои отношения с Брентоном за те долгие годы, что он болел, безусловно можно назвать жертвенной любовью, — подумала Дели и вздрогнула. Ей показалось, что мисс Сандерс заметила, как по ней словно пробежала короткая волна электрического тока. — Он лежал без движения, а она уезжала к Аластеру!» Она поняла, что это совсем не было жертвой, видимо, мисс Сандерс права. Ее «жертва» несовершенна, ей было жаль, всего лишь жаль бедного Брентона, но любви давно уже не было. Сердце ее рвалось к Аластеру, как сейчас рвется к Максимилиану…
Ах, она опять перестала что-либо понимать, то ее дети, то мисс Сандерс — словно все сговорились ее запутать!
Дверь открылась, и в купе вошел официант во всем белом. Он поставил на столик большой блестящий поднос с фарфоровыми чайными чашками, сахарницей и вазочками с печеньем, джемом и какими-то сладостями, похожими на цукаты или орехи в сахаре. За официантом вошел Максимилиан.
— Ну вот и я! Увы, здесь, оказывается, не Европа. Кое-как разыскал официанта. Не знаю, понравится ли вам это подобие ленча, но я сделал все что мог, — улыбнулся он мисс Сандерс. — Надеюсь, вы не откажетесь.
— Благодарю вас, но я уже, кажется, подъезжаю. — Она быстро взглянула в окно, за которым проплывали желто-зеленые луга поймы реки. — Минут через пять поезд остановится.
— Полчашечки вы успеете выпить, — сказала Дели, наливая чай в чашки. По купе разнесся запах терпкого, ароматного чая, и Максимилиан, потянув воздух носом, блаженно сказал:
— Как дома…
Дели бросила на него быстрый взгляд, ей не понравились его слова.
— Я вижу, ты соскучился по дому, Макс?
— Я соскучился по хорошему английскому чаю и по тебе, дорогая, — ответил он, беря протянутую Дели чашку.