– Значит, обошлось? – обрадовалась тетя. – Повезло тебе. Бывают мужчины… – она многозначительно помолчала. – Ну ладно, ложись. Горшок, под кроватью, если понадобится. А захочешь на двор – резиновые сапоги надень, они у дверей стоят.
– Спасибо, тетя. Спокойной ночи.
Эстер вышла, а Дели осталась сидеть на кровати: никогда еще не было ей так тоскливо и одиноко. Вот если бы Адам был дома! Или кто-нибудь из ее братьев и сестер оказался рядом с ней в этом чужом доме. Она бы постаралась быть очень доброй, а там, глядишь, и тетя подобрела бы. Дядя Чарльз поддержал бы ее, в этом она не сомневалась.
3
Тр-pax!
– Филадельфия! Ты опять что-то разбила?
– Не волнуйтесь, тетя, всего-навсего старую желтую полоскательницу.
Но тетя уже спешила по коридору, который соединял почту с кухней. Взгляд ее черных глаз не предвещал ничего хорошего.
– Это уже третья вещь за неделю, мисс. Сначала чайная пара из белого фарфора, а теперь моя любимая полоскательница. Подумать только!
– Вовсе не третья, тетя, а вторая.
– Ах, так? Считай: чашка, раз, блюдце два, полоскательница три. Чайная пара – это две вещи. – Голос ее не допускал возражений. – А полоскательницу эту мне еще на свадьбу дарили.
– Простите, тетя, я нечаянно. Руки были мокрые, она и выскользнула.
– У тебя все выскальзывает. Отродясь не видала таких дырявых рук. Не смей больше трогать посуду, лучше с готовкой поможешь.
Дели обрадовалась. Мыть посуду она не любила, готовить куда интересней. Тетя кулинарка замечательная, из мороженого мяса и овощей такие кушанья готовит – пальчики оближешь. Иногда даже жаркое из кролика делает. Однажды Дели, помня слова дяди Чарльза, спросила, когда же будет пирог с языком, и никак не могла понять, почему дядя, спрятавшись за спину жены, так отчаянно моргает ей и трясет головой. Но тетя только сердито спросила: где это она видела у них бычий язык. Откуда ему тут взяться?
Однажды вечером дядя принес домой несколько разноцветных камешков, которые нашел в глине старого золотого рудника. Камешки – желтый, красный и оранжевый – оказались просто замечательными: настоящие мелки для рисования. И когда после ужина убрали со стола, Дели выпросила у тети Эстер листок коричневой почтовой бумаги и принялась рисовать ослепительный закат. Она вся ушла в работу; никто не мешал ей; тетя с дядей сидели в комнате у очага, в кухне было тепло от не остывшей еще плиты. Листок неожиданно кончился, и Дели, перевернув его, продолжила рисование на другой стороне. Время от времени мелки заезжали за край листа и оставляли следы на белом столе из струганных сосновых досок. Но Дели этого не замечала. Она была по-настоящему счастлива.
А утром неожиданно разразился бурный скандал. Увидев, в каком «ужасающем состоянии» кухонный стол, белизной которого она гордилась, тетя Эстер страшно разозлилась.
Дели, не поднимая головы, терла и скребла заляпанную краской поверхность. Она абсолютно не понимала, из-за чего весь этот сыр-бор, но тоже очень расстроилась. Она не любила, когда на нее сердились, а тетю, похоже, раздражает все, что она делает.
Повозка из Адаминаби больше не приезжала, но Денни прибегал каждую неделю на лыжах: веселый, круглолицый, румяный. Он клал мешок с почтой, опломбированный красной сургучной печатью, поближе к огню, а когда сургуч растаивал, разрезал веревки, которые стягивали мешок, и раскрывал жесткую холстину.
В середине школьной четверти в замороженном мешке приехало письмо от Адама. Эстер, читая письмо, на глазах оттаивала, совсем как почтовый мешок у огня, жесткие углы постепенно смягчались и размякали.
«Дорогая мама!
У меня все в порядке, в школе особых новостей нет. У нас несколько раз был град, и по утрам очень холодно, но снега нет. Так досадно. А у вас снега много выпало? Так и вижу белые покатые склоны возле нашего дома, и папа выносит лыжи на улицу и натирает их воском. Кстати, не давайте этой моей новоиспеченной двоюродной сестрице кататься на моих лучших лыжах, она их поломает…»
– Чудесное письмо, сынок, – с любовью проговорила тетя Эстер, не замечая, как нахмурилась Дели, услышав нелестный отзыв о «новоиспеченной двоюродной сестрице».
«Обязательно буду снова ходить в школу, – решила про себя Дели. – Получу наследство и сделаю с ним все, что захочу. И совершеннолетия ждать не буду». Воображение уже рисовало ей радужные картины будущей жизни. Мысленно она переносилась в огромную столицу Австралии – Сидней – и поражала всех своим талантом танцовщицы или актрисы – кем стать она пока не решила, но большую часть дня проводила перед старым зеркалом: принимала различные позы, кружилась и танцевала.
Она – на сцене во всем великолепии. Эта картинка всегда была у нее перед глазами, смотрела ли она на огонь в очаге или пробиралась с помойным ведром по снегу к выгребной яме. Вот если бы удалось найти лыжи и подняться на холм. Хоть одним глазком взглянуть: что там, за их склонами. И она спросила про лыжи дядю Чарльза. Тот пригладил вислые усы и, посмотрев на девочку, сказал:
– Что ж, сделаем тебе лыжи, раз так хочется. Дерево у меня есть, на той неделе и сделаю.
– Ах, дядя Чарльз, миленький, спасибо, – Дели по-театральному приложила руки к груди, крутанулась на месте и больно стукнулась бедром о край стола.
Но прошла еще неделя, а дядя Чарльз и не думал приниматься за лыжи. «Потерпи до будущей недели, сделаю.»
Он вечно откладывал дела. Тете Эстер приходилось по десять раз напоминать мужу, чтобы сходил за дровами для плиты. Услышав в очередной раз: «На той неделе схожу», тетя не выдержала:
– Никаких «тех недель», – взорвалась она и, не выпуская из рук тяжелого закопченного чайника, который собиралась повесить над огнем, метнулась к мужу. Тот поспешно перевернул страницу «Газетиер оф зе Уорлд», на которой была изображена картинка из жизни полинезийских рубщиков леса. Дядя как раз с интересом рассматривал полинезийских красавиц, на которых не было ничего, кроме травяных юбочек.
– Ну, хорошо, сегодня схожу. И Дели с собой возьму, если захочет.
– Дели останется дома и будет помогать мне готовить обед, – отчеканила тетя Эстер. – Она заметила, каким оценивающим взглядом смотрит Чарльз на девочку. Конечно, она еще ребенок, но девушка из нее красивая получится, и сейчас видно: нежная матовая кожа и такие необычные для брюнетки густо-синие глаза. Но что особенно смущало Эстер – в полных губах девочки уже проглядывали признаки страстной натуры, а ровная линия темных бровей свидетельствовала о решительности характера. Ох, чует сердце, не надо бы Адаму приезжать на весенние каникулы.
Адам должен был приехать с первой после зимы повозкой, груженной свежими овощами, восковыми свечами, канистрами с керосином, серными спичками, мотками шерсти, иглами, рулонами фланели и полушерстяного фланелета, новыми кирками и лопатами – всем самым необходимым для нормальной жизни города. Каждый год приезд повозки походил на снятие осады.
Дели помогала тете Эстер прибирать комнату Адама. Комната располагалась напротив гостиной и выходила в главный коридор. В двух передних комнатах размещались большая спальня и почта. В задней половине – кухня, из которой был вход в крошечную комнатку Дели, и ванная – ею пользовались раз в неделю, когда в сидячую ванну подавали воду.
Воображая встречу с двоюродным братом, Дели отводила себе роль холодной кузины с презрительным взглядом, в то время как Адаму надлежало любоваться и восхищаться ее красотой и умом. Она хорошо представляла себе сына тети Эстер – точная копия матери: абсолютно серая личность с жесткими черными волосами, румяным отталкивающим лицом и противным голосом.
Перед его приездом Эстер прочла Дели лекцию на тему «Ты уже не маленькая».
– …И не забывай: когда Адам приедет, никаких раздеваний у печки по дороге в ванную.