Глава 28
Провожать ее пришел Юрий. Он вручил ей красную бархатную коробочку и сказал:
-Не волнуйся, я всегда буду у тебя за спиной. Это от моей матери осталось. Бриллианты и горный хрусталь. Набор называется, кажется, «Слезы Лорелеи», какого-то известного ювелира. Не помню имя. Ты должна эффектно выглядеть. Ты же француженка.
Тамара рассмеялась.
-Да. Мне выдали прекрасный гардероб.
Тома открыла коробочку. В ней была довольно толстая золотая цепь с крупным кулоном в форме слезы из горного хрусталя прекрасной огранки, вверху окаймленным бриллиантами, и такие же серьги. Тома примерила цепь.
-Спасибо, очень красиво.
Они поцеловались в щечку и расстались до встречи в Германии.
Но потом, дома, она все же решила не брать цепь с кулоном и серьгами в предстоящую поездку – на задание. По ее мнению, молоденькие француженки – этакие вертихвостки, вряд ли носят массивные золотые цепи.
И вот он, Гамбург. Утро. Легкий туман. Поезд из Парижа. Генрих, следуя инструкции, стоял с букетом белых роз на перроне. Тамара, тоже следуя инструкции, воткнула белый кружевной платочек в карманчик своего изящного жакета. Генрих оказался чуть полноватым стеснительным брюнетом с бархатным голосом, похожим на голос ее отца. Это сразу успокоило Тому. Он много улыбался, шутил. Словом, старался держаться естественно. И не сводил с нее взгляд. Тома даже занервничала. Но выглядела она, как настоящая француженка. Черные длинные волосы, небрежно уложенные наверху, идеально белая кожа с высокими дугообразными бровями и огромными синими глазами, маленький капризный ротик и абсолютно правильный классический носик. И вот его дом. Мать. Фрау Марта Рихтер. Явно недовольная, чопорная немка, с натянутой улыбкой. И две старушенции, похожие на нее, но в более преклонных годах, которые даже не поздоровались, а лишь сверлили ее взглядом бесцеремонно и назойливо. Родственнички. Пусть смотрят. Генрих пытался их отвлечь какими-то несущественными разговорами. «Интересно, -думала Тома, - сколько же ему заплатили, чтобы он согласился все это разыгрывать… Или шантажировали? Впрочем, не мое это дело».
Оказалось, что свадьба была уже подготовлена. По легенде Генрих познакомился с Тамарой, то есть с Мари, летом в Ницце, где он действительно отдыхал. Якобы влюбился, и вот – свадьба. «Скоропалительно… Вот мамаша и психует. А, может, она знает… И поэтому психует», - думала Тома. Она отдала Генриху фотографию в рамке, которую ей выдали перед отъездом. Генрих стоял в обнимку с Тамарой на фоне пальм и голубого неба. «Фотомонтаж. Но клевый. Умеют же! И подпись: «Ницца-1992». Очевидно, все подозревают меня в беременности… Иначе - к чему так спешить со свадьбой?», - пронеслось в голове. Она слегка выгнула поясницу кпереди, чтобы не разочаровывать окружающих своим предельно плоским животом, когда они обходили большой, богато обставленный дом Генриха.
«Дом прекрасен, живут в достатке, очевидно. Значит, его шантажировали. Да, он же гомо… как там их… тьфу… Вот, я вляпалась, так вляпалась! Ладно. Пока все хорошо, будем и дальше наслаждаться жизнью».
За обедом маман поинтересовалась родом занятий Мари, ее семьей и планами на будущее. Тома говорила на прекрасном немецком, правда, с берлинским акцентом, так как училась до восьмого класса в ГДР, в берлинской школе №237. Она придерживалась легенды, которую выучила по бумагам генерала Платонова, напечатанным на машинке. Потом был вечер походов по бесконечным магазинам и салонам в поисках свадебного платья, туфелек и прочих аксессуаров. Тамара заставляла себя улыбаться при каждой примерке и делать восхищенное лицо при каждой покупке.
Ее уложили спать в шикарной комнате с золотистыми обоями и картинами в стиле Питера Брейгеля младшего. Она любила его волшебные полотна за простор и холод, отдаленно напоминавшие ей Россию. «Угадали, буржуины», - пробубнила она. Одев нежно-розовую ночную сорочку, она брякнулась на такого же цвета шелковую простынь, зарылась между трех или четырех подушек и сразу же отключилась.