За городом, у земляного вала, соединявшего форты, Стабулнек расслышал тихий голос, доносившийся будто из подземелья. За вереницей древних лип на вытоптанном поле он увидел сидящую девушку. Она была не одна. На коленях у нее покоилась голова того, кто лежал на траве, завернутый в чистые простыни. Лицо его было желто, с голубыми тенями. И женщина уголком платка вычищала ему набившийся в глаза песок. Как ни в чем не бывало, она продолжала свое занятие, даже не посмотрев на подошедшего.
— Сын, ты что тут делаешь?
Только теперь Стабулнек заметил за стволом липы в свежевырытой могиле немолодую, но крепкую на вид женщину.
— Я ищу винтовку, — ответил он. — Вам не попадалась?
Женщина перестала копать, покачала головой.
Потом заговорила о своем:
— Поди, больно ему было… А может, и не больно. Такая смерть, она быстрая. Третьего дня убили, тут и закопали. Разве можно так? Спихнули в яму, и дело с концом. Вот мы и… Это место отметим, чтобы после войны в братскую могилу перевезти. — Она смахнула слезу и кивнула на девушку: — Дочь моя, только замуж вышла и вдовой уже стала. Что же это творится-то, а? Меня, старуху, на кладбище впору везти, а вот копаю могилу для молодого. Да когда ж это кончится? В первую мировую отца с братом, теперь — зятя… Тебе нужна винтовка? На что тебе? Что с ней сделаешь? Ты вот послушай…
Стабулнек прислушался: где-то робко подал голос зяблик, вдалеке ворковал лесной голубь. Но птичьи голоса перекрывали недобрые звуки, доносившиеся справа, оттуда, где пролегало шоссе. По нему — вперед, все время вперед, рокоча моторами, катилась война. Он взобрался вверх по земляному валу и увидал грузовики, битком набитые немецкими солдатами. Они мчались по городу. По обочине тянулись вереницы пленных. Сопровождавшие конвоиры ехали верхом на лоснящихся, откормленных лошадях. Вдоль полотна железной дороги были разбросаны покореженные паровозы и вагоны, а еще дальше лениво дымились развалины кирпичного завода.
Стабулнек отвернулся от войны и перевел взгляд на зеленый простор, начинавшийся сразу за валом и тянувшийся к горизонту с синеватой полоской лесов. По зеленому лугу с мычанием плутали коровы, ожидая, что кто-нибудь придет и подоит их.
Юноша закрыл руками лицо и лег на траву. Ему страшно хотелось пить, и он смочил губы росой. Душисто пахло подмаренником, белой кашкой и другими июньскими травами. Погружаясь в тягостный, похожий на смерть сон, он еще думал о винтовке, которую надо раздобыть, потом мысли оборвались, но путеводная нить осталась где-то поблизости, чтобы, проснувшись, он мог ухватиться за нее и идти дальше.
Проснувшись, он долго не мог сообразить, где он и что с ним. Будто за тридевятью стенами прозвучал чей-то голос:
— Сын, вставай. Мы уходим. Солнце уже высоко. Сюда могут прийти.
Стабулнек открыл глаза. Над ним, поддерживая свою дочь, стояла старая женщина. Тело его разламывало, оно ныло, точно разверстая рана. И страшно хотелось пить.
— Мы сделали то, что положено. А вечером, когда стемнеет, можешь прийти к нам. В сарае найдется для тебя укромное местечко.
Он молча кивнул и, не отрывая глаз от синеватой полоски лесов, спустился с вала на зеленый луг. Отойдя, оглянулся и увидел, что женщины по-прежнему стоят на валу, словно памятник чему-то бесконечно великому, что люди еще не научились выражать словами.
1967
В ПОЛНОЧЬ
(Рассказ с привидениями)
Этот случай мне запомнился так отчетливо, что даже сейчас, его пересказывая, у меня перед глазами, словно живые, стоят люди, с которыми тогда разговаривал. Я вижу их лица, глаза, складки одежды, руки — каждую мелочь вижу так явственно, что невольно хочется дотронуться до них, убедиться, что это лишь воспоминание, игра воображения, а не действительность.
В конце ноября 1967 года я вернулся в Ригу из продолжительной поездки по Видземе. В дороге устал, промерз: подобные поездки утомительны, особенно когда возвращаться приходится вечером. Войдя в квартиру, я снял пальто, зажег настольную лампу и опустился в кресло отдохнуть. Я сидел в приятном теплом полумраке, слушал, как за окном воет ветер и метет метель. Все было привычно, — сколько позади таких вечеров, — и все-таки меня не покидало тягостное чувство, хотя не понимал, откуда оно и как от него избавиться.
Вскинул глаза на стенные часы — в мое отсутствие они остановились. Я поднялся, завел их, подкрутил стрелки, прослушав запоздалый бой. Потом опять устроился в кресле и как будто задремал, а когда очнулся, часы с хрипотцой и звоном отбивали удар за ударом. Посмотрел — двенадцать. Последний удар еще не успел отзвучать, как в прихожей резко прозвенел звонок. Кого принесла нелегкая в такой час? Ужасно не хотелось подниматься, идти открывать… Может, непрошеный гость позвонит, позвонит и уйдет? Но, в общем-то, неловко: с улицы в окнах виден свет, а дверь не отпирают. Снова позвонили, на этот раз настойчиво, длинно. Я пошел отворять.