И он потопал дальше, не переставая себя успокаивать.
Вразвалочку подошел к дому, вытер ноги у, порога о постеленную хвою. Илона книжку читала, подскочила с дивана, побелела как полотно, попятилась от него к стене, к окну, все дальше, дальше, и он почувствовал, что приготовленные оправдания останутся невысказанными.
— Ну, как поживаешь? — выдавил наконец.
Вопрос она пропустила мимо ушей. Беспощадно и серьезно, будто в те слова вкладывая все существо, Илона проговорила:
— Как ты мог так мерзко обмануть меня? Как ты мог так мерзко обмануть всех? Как я людям в глаза посмотрю?
Закрыв лицо руками, она разрыдалась.
— Ты не смеешь оставаться здесь ни минуты! — прокричала она. — Слышишь?
Ему стало вдруг ясно, что он и в самом деле не может дольше оставаться. Вилис Сатынь вышел в переднюю, разыскал пустой мешок из-под картошки, вернулся в комнату, раскрыл шкаф, покидал в мешок трусы, рубашки, выходной костюм.
— Прости меня, — сказал он, облизав потрескавшиеся губы.
Председатель Даугис тем временем возился дома с детишками. Поверженный, лежал на полу, сверху на него навалился медвежонок Винни Пух с дружком своим Поросенком, в комнате стоял невообразимый гвалт, кругом были разбросаны игрушки, но тут жена, у окна наблюдавшая за этой кутерьмой, вдруг воскликнула:
— Послушай, да ведь это никак Вилис Сатынь! Ей-богу, он!
Даугис стряхнул с себя детишек и, спотыкаясь, подбежал к окну. И тотчас отпрянул, задернув занавеску. Но и сквозь занавеску было видно, как мимо дома, рукой подать, брел Вилис Сатынь с мешком за плечами, брел из последних сил по раскисшей дороге и в том мешке волочил свою жизнь, даже ему ставшую в тягость.
1971
ХОРОШИЙ ЗНАКОМЫЙ
Хмурым декабрьским вечером судья Эрнест Силав возвращался с работы. Было что-то около семи, на часы, правда, не взглянул — торопиться некуда. Троллейбус, шелестя шинами по мокрому асфальту, отъехал с остановки. Моросил дождик. В темноте светили фонари и окна.
Отвернувшись от ветра, Силав раздумывал, зайти ли в гастроном или не стоит. Уж было двинулся в ту сторону, да передумал, перешел улицу, оттуда к его дому вела дорожка. Когда на исходе пятый десяток, в еде нужно соблюдать умеренность, ничего, на кухне что-нибудь найдется, чем заморить червячка…
Вскинув глаза, Силав заметил, что в доме напротив на втором этаже светятся окна его квартиры.
В чем дело? Жены не должно быть дома — собиралась в театр. Что-нибудь случилось? Приехали гости? Или заупрямилась, решила не ходить. Раз он отказался…
В парадном, как обычно, проверил почтовый ящик, — газету жена успела вынуть, — и Силав не спеша поднялся по лестнице. Также неспешно открыл дверь, включил свет в прихожей. Сам некурящий, он сразу ощутил табачный запах, и предчувствие подсказало, что в квартире он не один. Тотчас заметил на вешалке чье-то промокшее пальто, далеко не новое, как и кепка. Раздеваясь, Силав слышал, как в комнате кто-то отодвинул стул и неуверенной походкой направился в прихожую. Дверь отворилась, на пороге стоял незнакомый мужчина лет пятидесяти. Роста среднего, коротко остриженный, широколобый, с острым подбородком, черты лица тоже заостренные. Одет незнакомец был непритязательно, пожалуй, даже бедно. Дешевый костюм казался тесноватым для его коренастой фигуры, рукава на сгибах пузырились. Клетчатая рубашка с мятым воротником.
— Меня впустила ваша жена, — проговорил человек. Голос у него был глухой и хриплый, будто простуженный. — Она торопилась в театр, сказала, чтобы обождал, вы скоро придете. Добрый вечер!
— Добрый вечер… Что вам угодно? — довольно резко спросил судья, вешая пальто. Он не пытался скрыть досаду, будучи уверен, что человек пришел по тем делам, которыми он, Силав, обязан заниматься в суде с такого-то и до такого часа. «Знаете что, — хотелось добавить, — вам лучше уйти. Время позднее, я устал, кроме того, у меня еще много работы…» Но посетитель, угадав его мысли, упредил его:
— Вы хотите, чтобы я исчез? Не стесняйтесь, скажите: пошел вон! И я сгину…
— Нет, отчего же… Зачем сразу так… — через силу буркнул хозяин.
— Понимаете, не мог я пройти мимо вашего дома… Узнал, что вы здесь живете. Кому-то я должен открыться. Поверьте, это очень важно. Для меня… От этого столько зависит.
Судья хмыкнул, перед зеркалом приглаживая прическу, поправляя галстук.
— Сомневаюсь, чтобы я мог вам чем-то помочь. Жилищными вопросами ведает райисполком. Непослушными подростками занимаются соответствующие органы милиции. Про убежавших жен ничего не желаю слышать, это ваше личное дело… Да, кстати, вы не алкоголик? Не из хронических ли? — спросил он, обернувшись к незнакомцу.