ься рядом навсегда. Мне нужна лишь твоя любовь, твои прикосновения. Много ли это? Сердце так быстро бьётся, не могу его унять, как и боль, давящую на грудь со всей силы. А что же ты? Смотришь на меня взволнованным взглядом, жалеешь, хочешь помочь, однако делаешь лишь хуже. Я ведь привыкну, как привыкают котята к хозяевам. Котята, которые ещё не знают, что их могут оставить одних в этом жестоком мире, без защиты, любви.
Чувствую, как по щекам стекают слезинки. Пытаюсь их спрятать, закрыв лицо руками, но Виктор не даёт этого сделать, протягивая ко мне руку. Плавным движением большого пальца стирает солёные капельки, а затем просто смотрит на меня, ни на секунду не отрываясь. Его глаза кажутся холодными, но на самом деле это вовсе не так. Хочу, чтобы он меня поцеловал, и когда наши лица становятся достаточно близко друг к другу, тянусь вперёд, совершенно позабыв о каких-либо рамках. Виктор несильно хмурится, а потом мягко отстраняется, ничего не сказав. Дурак. Я поторопился. Что он теперь подумает обо мне?
— У тебя голова кружится? — всё такой же спокойный голос. — Может, стоит позвать доктора?
Да, стоит, но не могу ничего сказать или хотя бы пошевелить головой. Тело как-то странно покалывает, а в глазах вдруг темнеет. Это всё твои чары, Виктор. Я бессилен против твоего лика, голоса, твоих прикосновений. Скажи, что я такого сделал? За что мне приходится так страдать? Больно. Будто на сердце вылили раскалённый свинец. Наверное, именно из-за этого ощущения дыхание спёрло, словно в помещении закончился кислород. Не могу дышать, никак не получается заставить себя сделать это, поэтому открываю рот, словно выброшенная волнами на берег рыба. Кажется, Виктор зовёт доктора. Он встаёт, собирается выйти из палаты, но хватаю его за запястье, не позволяя этого сделать. Сам не понимаю, откуда взялись все эти силы. Не хочу оставаться в одиночестве.
В палату врываются несколько человек в белых халатах, однако мне не видно их лиц. Всё вокруг размазано, даже очертания Виктора кажутся немного жуткими. Эти люди пытаются расцепить мою хватку, высвободив его руку, но все попытки заканчиваются неудачей. Уже вскоре они понимают, что это даже облегчает им задачу. Чувствую, как в вену входит игла, но продолжаю крепко держать запястье Никифорова до тех пор, пока сознание окончательно не заволакивает тьма. Даже звон в ушах прекратился. Слышу, как врач что-то объясняет, правда, понять его оказывается куда сложней. Всё происходит словно через непонятную пелену, слабо пропускающую звуки. Пытаюсь пошевелить рукой, но тело не слушается, отказываясь выполнять команды. Не могу понять: продолжает ли сидеть рядом Виктор, ведь у меня больше не получается что-то почувствовать. Может, я уже умер? Почему так темно? И что мне такое вкололи? Нет, нет, только не оставляйте меня одного! Я не хочу быть один…
***
Где-то за окном слышится пение маленьких птиц, а если хорошо прислушаться, можно услышать ещё и детский смех, раздающийся на площадке в соседнем дворе. Все спешат куда-то по своим делам, совершенно не глядя под ноги, поэтому нередко сталкиваются друг с другом. Многие даже не подозревают, что, возможно, это сама судьба свела их вместе, чтобы они были по-настоящему счастливы. Интересно, а наша встреча с Виктором была судьбоносной? Многие даже не придают малейшего значения, когда сталкиваются с кем-то на улице, всё-таки подобное — не редкость.
Медленно, словно чего-то боясь, открываю глаза. Поначалу зрение немного размыто, поэтому не выходит оглядеться. Кажется, мне поставили очередную капельницу, судя по сильно-затёкшей руке, которой даже не получается пошевелить. Приподнимаюсь на локтях, пытаясь занять сидячее положение, чтобы хотя б немного размять ноющую шею. Белая пелена исчезает уже через несколько минут, позволяя, наконец, немного успокоиться. Всё те же белые стены, неудобная кровать, фотография Вик-чана на прикроватной тумбочке. Кажется, чего-то не хватает.
Глаза резко распахиваются, и я выдёргиваю из руки капельницу, совершенно не подумав о возможных последствиях. Кажется, потекла кровь, но мне некогда думать об этом. Виктор. Куда он делся? Неужели бросил меня, оставил совсем одного? Пытаюсь встать на ноги, но те совершенно не слушаются, от чего падаю на пол, сильно ударившись головой. Чувствую, что начинаю паниковать, будто оставшийся в одиночестве щенок. Почему всё это происходит именно со мной? Август… Всё случилось в августе. Из-за него я остался калекой, не способным даже самостоятельно передвигаться. Кому нужен человек, которого придётся каждое утро кормить, одевать, даже мыть? Может, есть в мире такие мазохисты, но Виктор явно не из таких.
Потираю ушибленную часть головы, пытаясь занять сидячее положение, однако ничего не выходит. Приходится буквально ползти к двери, перебирая по полу руками. Кажется, прошла целая вечность, когда я сдвинулся всего на метр от кровати. Рана от капельницы жутко ныла, из неё не переставала течь кровь. Дышать становилось всё труднее, но мне нельзя останавливаться, нельзя сдаваться. Стискиваю зубы, чтобы сдержать рвущиеся наружу болезненные стоны. Зачем вообще я это делаю? Разве в таком состоянии получится далеко уйти? Но продолжаю ползти до тех пор, пока не оказываюсь достаточно близко к двери. Протягиваю вперёд руку, чтобы скорей её открыть, правда, не успеваю этого сделать — она сама распахивается, после чего входит Никифоров. Напуган. Шокировано смотрит на меня, а я не свожу глаз с него. Не бросил… Он здесь!
— Юри! — даже голос сорвался. — Что случилось? Я сейчас кого-нибудь позову.
— Нет, постой, — ловлю на себе удивлённый взгляд. — П-пожалуйста, просто обними меня.
И он обнимает. Садится рядом на колени, нежно притягивая к себе. Прижимает крепко-крепко, словно боится отпустить. О боже, Виктор, чьё же сердце бьётся так сильно? Твоё или моё? Мне остаётся лишь растаять в твоих объятьях, раствориться в запахе твоего тела, чтобы забыть обо всех свалившихся на голову бедах. Надо мной будто летает чёрная туча, не пропуская такой необходимый для жизни солнечный свет, а ты стоишь рядом с зонтиком, не давая мне намокнуть. Наверное, ты думаешь, что я веду себя как одинокая женщина, на которую всю жизнь мужчины не обращали внимания. Может, так оно и есть; возможно, я этого заслужил. Так почему ты продолжаешь находиться рядом со мной? Раньше мы практически не общались, не считая случайных фраз при встречах на соревнованиях, а сейчас мне кажется, что ты самый дорогой для меня человек, не позволяющий скатиться в тёмную бездну, из которой уже не выберешься.
— Прости, я подумал, ты меня бросил, — сам не узнаю собственный голос, охрипший от поступивших слёз. — Мне стало страшно.
— Нет, это я должен извиняться, — не выдерживаю и зарываю пальцы в пепельных волосах, прижимаясь ещё сильней к горячему телу. — Я ходил переодеваться, и сразу прихватил для тебя пончиков. Минако говорила, ты любишь сладкое.
Слабо киваю, но не выпускаю его из своих объятий. Такой тёплый, нежный. Если бы я только был девушкой, чтобы разделить с ним всю оставшуюся жизнь, то наверняка стал бы самым счастливым человеком на свете. Когда Виктор рядом, забываются все тяготы, боль уходит, оставляя лишь радостный трепет сердца. Пускай сегодня он отверг мою попытку его поцеловать, но, кажется, у нас будет ещё достаточно времени, чтобы в полной мере насладиться друг другом. Я всячески постараюсь этому поспособствовать, даже если сам Никифоров будет против. Хотя… кого я обманываю? Когда меня выпишут, придётся переехать к Минако, если она, конечно, не будет против. Не позволю своей маме страдать, каждый день глядя на моё состояние. А Виктор вернётся в Россию, продолжит свои тренировки, чтобы покорить всех в следующем году. Может, через несколько месяцев или даже недель позабудет о моём существовании.
— Доктор сказал, что тебе лучше задержаться здесь ещё на несколько дней. Ты сегодня всех очень напугал.
Если останусь, тогда точно сойду с ума. Нет, не хочу больше видеть эти белые стены, вечно напоминающие о моей беспомощности. Если подумать, попрощаться с Виктором сейчас — будет не так сложно, чем если он просидит у моей кровати ещё несколько дней, изображая взволнованную жёнушку.
— Помоги мне, — шепчу ему на ухо, прежде чем он удивлённо отстраняется. — Нельзя здесь больше оставаться. Хочу уйти.
Никифоров понимающе кивает, прежде чем поднимается, предварительно подхватив меня на руки. От неожиданности крепко хватаюсь за тонкую шею, на мгновение представив, как красиво смотрелся бы засос на белоснежной коже. Конечно, он же русский, а у них там холодно. Бедные, даже загореть нормально нет никакой возможности. Мне никогда раньше не доводилось бывать в России, да я никогда и не горел особым желанием туда попасть, иначе придётся запасаться тёплой одеждой. На одни тёплые носки уйдёт целый чемодан. Не понимаю, как там жить вообще можно.
— Чуть позже дашь мне телефон Минако, мы с ней всё обговорим, чтобы ты мог вернуться домой, — произнёс Виктор, положив меня на кровать. — Сначала разберёмся с твоей рукой.
Перевожу взгляд на по-прежнему кровоточащую рану, слабо улыбнувшись. Это всего лишь кровь, в ней нет ничего особенного. Эта красная жижа начинает бурлить в венах, стоит увидеть одну единственную пепельную макушку. А больше нет от неё никакого проку, разве что она начинает проливаться, стоит немного повредить кожу. Кажется, я уже сошёл