– Да помню я, помню, – кивнул Краснов, прижимая ватку со спиртом к ранке от укола. – Москва шумит, походов нет как нет… Кстати, молодой человек, вы помните, какими строками заканчивается стихотворение? «Но я благоговейно подымаю уроненный тобою пистолет…» Да-с, тяжелое время было, человеческая жизнь имела совершенно другую ценность, нежели сейчас. Убить было – раз плюнуть.
При этих словах Никита слегка побледнел и порывисто встал.
– Все, мне пора, вы уж извините, доктор.
– Да, да, конечно. Только сначала помогите мне Лизавету Саввичну на диван переложить, ей пока не стоит вставать.
Врач жестом показал, как лучше взяться. Мужчины аккуратно переложили больную на диван, и Краснов заботливо подоткнул плед со всех сторон.
– Все, спасибо, молодой человек, не смею вас больше задерживать, только дверь за собой захлопните. А я уж тут побуду, не стоит пока Лизавету Саввичну одну оставлять. Да, и еще: спасибо вам огромное, если бы не вы…
– Ну, что вы, – отмахнулся Никита, – любой на моем месте поступил бы так же.
Доктор грустно улыбнулся и с сомнением покачал головой.
После ухода Никиты Лаврова на некоторое время в квартире воцарилась тишина. Слышен был только стук раскладываемых доктором приборов и писк тонометра.
– Вот черт, вата кончилась, – поморщился он, уронив тампон на пол, – последняя была.
– Голубчик, в спальне в верхнем ящичке комода возьмите, там новая упаковка есть.
Как только доктор вышел, в прихожей щелкнул замок, еле слышно отворилась дверь, и заскрипели половицы.
– Кто? – приподнимаясь на подушках, испуганно спросила Лизавета Саввична. – Кто там? Славик, это ты?
Шаги стихли на кухне, потом скрипнула дверца кухонного шкафчика, но никто так и не отозвался. Из спальни появился Краснов, громко шурша пергаментной упаковкой стерильной ваты.
– Что случилось? – вопросительно посмотрел он на Лизавету Саввичну. – Вы с кем-то разговаривали?
– Тсс, – прижала палец к губам женщина, – там кто-то есть.
– Да я здесь, я. – В комнату вошел высокий худощавый мужчина с коротко подстриженными седыми висками.
– Ах, это вы, Слава. Зачем матушку пугаете? Могли бы для начала зайти поздороваться, – пожурил его доктор Краснов, вводя в вену больной лекарство.
Лизавета Саввична жестом попыталась остановить его, и он укоризненно покачал головой.
– Избаловали сына, Лиза. Даже сейчас жалеете, слова не даете сказать.
– А вы все такой же, – саркастически засмеялся Слава, – все бы вам поучать да поучать.
– Как вы стали похожи на своего отца! – вдруг воскликнул Краснов, разглядывая его. – Тот же жесткий взгляд, те же скулы, нос и…
– Хватит!
– Помилуйте, – примирительно произнес доктор, – разве можно так долго ненавидеть? Сколько лет уж прошло, как отца нет, а вы все помните.
– И никогда не забуду.
– Простите его, и вам сразу станет легче.
Не отвечая, мужчина вышел, хлопнув в прихожей дверью так, что посыпалась штукатурка.
– Вот видите… – со слезами на глазах обратилась к врачу Лизавета Саввична. – Ну что мне делать? Думаете, он отца ненавидит, а меня любит? Он и меня не любит. Забыть не может, как я его в детстве оставляла, когда на гастроли уезжала. Но что же мне было делать?! Не таскать же мальца с собой. Да и ведь с родным же человеком оставляла, не с чужим.
– Лиза, право слово, ваш сын уже давно повзрослел, он сам отец, и не думаю, что столь уж хороший. Какое право он имеет судить вас?
– Да, Томочку жалко, – всхлипнула Лизавета Саввична, – совсем он ею не интересуется. А такая девочка хорошая растет!
– Давайте еще укольчик успокоительного сделаю, затем обо всем забудем и поспим. Вам сейчас нельзя нервничать, может новый приступ случиться.
Доктор дождался, когда старушка мерно задышала и веки ее смежились, тихо собрал разбросанные по столу инструменты в саквояж и, захлопнув за собою дверь, ушел.
На подходе к дому, указанному в записке незнакомцем, толпились зеваки. Несколько человек задирали головы и, тыча пальцами куда-то вверх, что-то обсуждали, остальные возбужденно галдели, жестикулируя и время от времени шикая друг на друга.
Недалеко от подъезда стояла карета «Скорой помощи», а еще дальше – милицейская машина. Никита остановился перед ступеньками в нерешительности и, старательно вытягивая шею, попытался разглядеть, какие номера квартир написаны над дверью. Мимо него прошла худенькая женщина в платке и направилась прямо в подъезд.
– Гражданочка, вы куда? – рыжий конопатый участковый перегородил ей дорогу.
– Как – куда? – растерялась та. – Домой…
– Придется подождать.
– Чего подождать? – не поняла она.
Милиционер скосил на нее глаза и нехотя ответил:
– Конца осмотра места происшествия.
– К-какого происшествия? – женщина от волнения начала заикаться и побледнела. – У меня ребенок там один, как же я могу ждать…
В этот момент из подъезда санитары вынесли носилки с телом, полностью покрытым простыней.
– Из пятьдесят шестой квартиры это, – многозначительно произнесла бабуля в коричневом платке, по виду – типичный завсегдатай лавочно-дворовых посиделок. Такие все обо всех знают, а чего не знают – то приврут. – Мне всегда эта квартира не нравилась. Тихая какая-то, вроде бы и не живет никто, а я-то вижу: бывают в ней.
Никита достал записку, полученную утром с фотографией, и сверился с адресом. Все верно – квартира пятьдесят шесть, именно туда ему и нужно.
– Что здесь случилось? – повернулся он к мамаше с грудным ребенком на руках.
– Кого-то убили, – равнодушно откликнулась та.
– Убили? – удивился Никита. – Почему сразу – убили? Может, сам человек умер. От сердечного приступа, например.
Молодая женщина неприязненно окинула его взглядом и неожиданно вспылила:
– Говорю – убили, значит – убили! Слышала я, как милиционеры переговаривались, дескать, пуля в висок вошла. А если вы мне заранее не верите, так зачем спрашивать? Вон, милиция стоит, с ними и говорите.
«Сегодня явно не мой день, – сокрушенно подумал Никита. – Сначала меня поучает старуха, теперь молодайка, которая еще вчера пеленки пачкала».
В свои тридцать пять Лавров уже считал себя бывалым, умудренным жизненным опытом человеком, для которого не осталось ничего неизведанного.
Внезапный порыв ветра задрал край ткани, которой был укрыт труп, и с носилок свесилась мужская рука с красиво вытатуированной змейкой, обвивающей запястье.
– Товарищ капитан, – протиснулась вперед тетка неопределенного возраста, – вам свидетели нужны? Я видела, как из этой квартиры женщина выходила.
– Какая женщина?
– Ну, такая, крашеная, с короткими красными волосами. И курточка у нее такого же цвета была, как волосы. Коротенькая совсем куртка, прям куцая.
Капитан уставился на нее, не мигая, должно быть, прикидывая, сколько процентов правды можно извлечь из показаний неопрятной особы.
– А вот и нет! – вступила в разговор другая, худая, как жердь, и пахнущая нафталином тетка. – Белая она была, волосы длинные и светлые, а одета в бежевое пальто.
– Пройдите обе в машину, – очнулся капитан, – лейтенант Опришко запишет ваши показания.
Никита смотрел перед собой и ничего не видел. Это его Эльза одета в бежевое пальто, и это у нее волосы длинные, светлые, шелковистые. Он так любил целовать их, зарываясь лицом в золотистые волны и вдыхая их аромат.
– Дядя… – Кто-то снизу дернул его за плащ.
Никита опустил глаза и увидел девочку лет девяти-десяти.
– Дядя, наклонитесь ко мне, – тихо попросила она.
Никита присел.
– Хотите, я вам расскажу, куда тетя в светлом пальто пошла?
– А почему ты решила, что меня интересует женщина в светлом пальто? – удивился Никита.
Вместо ответа девочка пошла вперед, поманив его за собой. Недалеко от выхода со двора она свернула за угол и скрылась за дверью маленького кафе.