Оказывается, командующий родом из Пишпека. Свой. «Узун-кулак» — «длинное ухо», «беспроволочный телеграф» разносит эту новость по всем кишлакам и курганчам.
Они сидели с братом Константином в гостинице. Софья Алексеевна наливала чай. Михаил Васильевич был печально задумчив. Он беспокоился за мать, за сестер. Они там, в Верном. Каждый день могут попасть в руки бандитов. Прямой дороги на Верный нет, а та, что есть, разрушена, кое-где контролируется беляками. Чтобы попасть в Верный, нужно проделать путешествие более сложное, чем поездка сюда из Самары. Маме придется подождать…
Родное Семиречье, где сошлись Туркестан, Сибирь и Китай… Киргизский Алатау с его вечными розовыми снегами. В Пишпеке — белый домик, там прошло детство. Из детства почему-то запомнилось, казалось бы, самое несущественное: запах сизого дыма кизяка, песчаные кыры, заросшие полынью, низкорослый конь с шершавой сбившейся шерстью, на которого посадил отец пятилетнего Мишу, советы отца: «Сжимай коленями лошадь, сжимай!» И еще — круглый карагач, всегдашняя прохлада под густой листвой; расшитая узорами кошма сырмак в чьей-то закоптелой юрте; на сырмаке мягко, покойно; старый Таджибай, разглядывая убитую Мишей перепелку, причмокивал губами и говорил: «Джаксы анкши! (Хороший охотник.) Вырастешь, на джолбарса пойдешь».
Фрунзе знал семиреков — трудолюбивые люди. Многие из них обмануты, мобилизованы Анненковым, Дутовым и Щербаковым насильно. Наряду с кулаками тут много бедноты, и ей по дороге не с белыми атаманами, а с Советской властью. Он взял бумагу, карандаш.
«Семиреки!.. Как командующий всеми Вооруженными Силами Республики в пределах Туркестанского фронта, как сын Семиречья, именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики объявляю…»
Завтра пошлет он своих агитаторов в города и курганчи Семиречья…
Он знал, что Анненков с его формированиями не представляет особой опасности. Опасность сидела под боком — эмир бухарский, нарыв в самом сердце Туркестана. Вокруг эмира группировались все силы контрреволюции.
С чего начать? С учета собственных ресурсов. С дипломатии. Не дать эмиру бухарскому договориться с Анненковым. Нейтрализовать Мадамин-бека, дабы не выступил союзником эмира бухарского. Да, начинать, как всегда, приходится с политики, с установления связей. Фрунзе принял чрезвычайного посланника эмира афганского Муххамеда Вали-хана и вручил ему поздравительное письмо по случаю годовщины объявления независимости Афганистана. Подарил посланнику породистую лошадь и золотые часы. Растроганный Муххамед Вали-хан обещал передать письмо своему владыке и заверил, что афганское правительство в политике всегда будет руководствоваться чувством дружбы по отношению к Советской республике.
Командующий послал дары эмиру бухарскому: новенький граммофон с пластинками, большие бронзовые настольные часы, черкеску с газырями, бурку, кинжал кавказской работы и еще много всякого добра для министров эмира.
Через неделю пришло приглашение от эмира. Фрунзе с небольшим отрядом отправился в Бухару. Надел черкеску, повесил кинжал, шашку.
Во дворец эмира Михаила Васильевича вели под руки, точно немощного. На коврах сидели министры в белых чалмах и шелковых халатах. Вошел эмир, человек с длинной черной бородой и острыми горячими глазами. Все встали. Начались церемонные приветствия. Фрунзе усадили на почетное место рядом с эмиром, пододвинули цветные подушки из лебяжьего пуха и подлокотники. Мальчик принес кумган — серебряный кувшин и таз с полотенцем. Он обходил гостей, и каждый совершал омовение рук. На скатертях появились груды желтого урюка и чудом сохранившиеся громадные нежно-зеленоватые дыни. По кругу пошла узорная пиала кок-чая. Потом было пиршество, как в «Тысяче и одной ночи»: шашлык на вертеле из перепелок, подрумяненные цыплята, кишки с начинкой, лапша с миндалем и медом, пирожки с патокой, плов — венец всему. Все на золотых, серебряных и расписных глиняных блюдах. После плова — опять чай. Вбегали мальчики, раскуривающие чилим и обносящие гостей. Седой узбек играл на дутаре, пел и рассказывал древние истории.
А в это время в одной из комнат дворца томился Авалов. Вот уже две недели находился он здесь, но эмир так и не соизволил принять его. Переговоры велись с одним из министров — узбеком с громадным зобом, свисавшим ему на грудь. Всякий раз министр говорил: «Его величество эмир размышляет». Авалов начинал терять терпение. Старая лиса этот эмир… Боится прогадать. Постепенно Авалов перешел к запугиванию. Напоминал о судьбе хивинского хана, свергнутого народом, предрекал эмиру бухарскому такую же участь. Но министр с зобом, невозмутимо все выслушав, говорил: «Его величество размышляет. Политика подобна блуждающему руслу реки в песках пустыни. Каждый получит от аллаха за свои дела, хвала ему!»