Троцкий был запальчив, самолюбив, и это Фрунзе тоже хорошо знал. Михаил Васильевич за последние годы прошел превосходную дипломатическую школу. «Хороший дипломат должен обладать проницательностью, которая поможет ему разгадывать мысли собеседника и по малейшим движениям его лица судить о его чувствах», — гласит одно из старых правил дипломатической службы. А движения лица Троцкого свидетельствовали о том, что он трусит и собирается увильнуть. Потому-то при первом же разговоре с Троцким в кулуарах Михаил Васильевич заявил, что отметает все его обвинения в адрес украинского совещания. Утверждения Троцкого по военным вопросам объективно неверны, а психологически по своим последствиям просто вредны. Именно об этом он и собирается говорить с трибуны съезда, чтобы раз и навсегда отбить охоту у кого бы то ни было порочить Красную Армию.
— Значит, вы намерены выступить против меня?
— Против вашей вредной концепции.
— Ну что ж, в таком случае я вынужден буду первым перейти в наступление. Спасибо, что предупредили. Держитесь!
С трибуны Троцкий говорил директивным тоном, не допускающим возражений, повторял свой избитый афоризм насчет лаптей и марксизма, обвинял Фрунзе в идеализации прошлого Красной Армии, «разоблачая» Фрунзе «в невежестве», преклонялся перед позиционными формами борьбы и отрицал необходимость наступательных действий, маневренных форм борьбы, отрицал необходимость руководящей роли партии в армии: дескать, в гражданской войне Красной Армией руководила не партия, а офицеры старой армии.
Слушали его холодно, хмуро. Все ждали выступления Фрунзе. И он сказал то, что от него надеялись услышать:
— Мне кажется, что Троцкий в области недостатков чересчур перегибает палку в другую сторону. По его словам, выходит так, как будто мы ничего решительно в области военного дела особенного не сделали, что, с точки зрения правильности наших операций, у нас дело было из рук вон плохо, что никаких особенных успехов, с точки зрения военного искусства, мы не имели, не показали, не проявили. Я полагаю, что эти утверждения прежде всего объективно неверны, а психологически по своим последствиям просто вредны. Уж если говорить объективно, то гораздо лучше идеализировать наш прежний опыт, чем его недооценивать… Нет ничего вреднее, как становиться на точку зрения умаления заслуг коммунистических элементов внутри армии, умаления заслуг того командного состава, который, безусловно, вынес, и вынес с честью, тяжесть борьбы на своих плечах. Коммунистическая партия и рабочий класс держали и держат армию крепко в своих руках…
Он показал все убожество и вредность теоретических измышлений Троцкого. Троцкий — не только дилетант в военном деле, он просто-напросто не занимается укреплением армии: осмысления опыта Красной Армии и армий империалистических нет и в помине, отсутствуют новые уставы. И Троцкому до этого нет никакого дела.
И перед всеми Троцкий предстал в своем истинном виде: как фигура ненужная в армии и даже враждебная ей. Оставлять такого во главе Вооруженных Сил нельзя.
И еще поняли: есть другая фигура, пожалуй, самая крупная в армии, человек, обладающий исключительной ясностью ума, теоретик и практик военного дела — Михаил Фрунзе, революционный полководец, с исключительной широтой, прозорливостью, решительностью и твердостью проведший крупнейшие операции гражданской войны, полководец без поражений. За короткий срок армию Украины и Крыма он сделал образцовой, успел поставить боевую и политическую подготовку войск на твердую основу, создал новые уставы.
Он был подлинным хозяином армии — вот что уяснили делегаты.
Уяснил это и Троцкий. После съезда он заперся в своем кабинете. На его языке такое уединение называлось «разговором со своим богом». Дескать, у всякого выдающегося человека есть свой бог, или, вернее, даймон, с которым в трудные минуты он советуется. А посоветоваться с даймоном было о чем. Своим духовным отцом Троцкий считал не Маркса, не Ленина, а Парвуса, того самого Парвуса, который перебывал всем: германским социал-демократом, русским меньшевиком, социал-шовинистом и крупным спекулянтом, разбогатевшим на военных поставках армии кайзера. О своем родстве с Парвусом Троцкий писал еще в пятнадцатом году в парижской газете «Наше слово», у Парвуса он заимствовал и пресловутую теорию «перманентной» революции. Троцкий не верил в победу социализма в одной стране, открыто заявлял, что «для революционного пролетариата Советская власть является слишком тяжелой ношей». Нужно отступить. Совсем недавно он сказал: