Сейчас его интересовало, на что способен Балтийский флот в нынешнем его состоянии, потому-то он с каждым днем усложнял задачи, отмечал, искусно ли проведен условный торпедный залп подводными лодками, выдерживается ли интервал эсминцами и линкорами.
А когда прозрачная белая ночь опускалась над морем, он подолгу стоял в одиночестве на баке. Накатывались и накатывались из белесой неясной дали бледно-зеленые волны, с грохотом разбивались о туловище корабля. Извечный бег волн рождал представление о вечности бытия, навевал мысли о жизни вообще.
О чем он думал в эти пепельно-серые ночные часы? Может быть, его снедали все те же служебные заботы, может быть, он подводил итоги и устремлялся мыслью в будущее, может быть, вспоминал тяжело больную жену, которую снова пришлось отправить в Крым. Наедине с самим собой он был не так бодр, как перед матросами. Несчастья преследовали его в этом году и совсем подорвали здоровье: две автомобильные катастрофы за один месяц — разбил голову, помял руку и ногу, открылось желудочное кровотечение. И только усилием воли он еще держится. Он не может уйти с мостика…
А все-таки выстояли, сдюжили! Да, у жизни свое измерение, и не годами измеряется она. Все было правильно в ней, в этой неустроенной жизни. И если бы начать снова…
Утром доложили: на горизонте появился отряд английских кораблей — пять крейсеров и восемь эсминцев.
Отрядом командовал адмирал Келли. Это был спесивый адмирал, считавший, что Британия — владычица морей и никакого советского флота быть не может по той простой причине, что это противоречит убеждениям адмирала Келли.
При встрече корабли разных держав приветствуют друг друга поднятием военно-морских флагов и салютом наций. Так принято. Но поскольку адмирал Келли считал, что красный флот — фикция, он, шутки ради, приказал поднять не советский флаг, а голландский. Авось эти простаки не разберутся и поднимут британский флаг. Потом в Лондоне, в кругу друзей, адмиралов и корреспондентов газет, этот случай можно будет преподнести с соответствующим акцентом.
Но Фрунзе все понял и подивился тупости и мелочности «джентльмена». Ваше время, господа, прошло, а вы все продолжаете считать себя владыками и владычицами мира. Прошло и никогда не вернется. Слишком быстро забыл, как выперли тебя из Черного моря…
И четким голосом приказал:
— На сигналы не отвечать! Пройти молча…
…Никогда еще не чувствовал он такого подъема, такой зрелости, никогда еще не поднимался на такую духовную высоту. Он творил — и возможности для творчества были безграничны, бесконечны, он вовлек в свою сферу не только армию и флот, не только научную мысль, не только политику, но и промышленность, народное хозяйство, город, деревню, всю интеллигенцию, комсомол, молодежь вообще, пионерские организации, изобретателей, деятелей культуры, финансы, литературу, издательское дело, изобразительное искусство. И ему все было мало. Он продолжал захватывать, вовлекать, организовывать, изыскивать — и ничто не могло угасить эту жажду деятельности, кроме смерти…
Горело небо. Это было небо войны, расчерченное белыми и черными полосами дыма, огненными трассами пулеметного и пушечного огня. Тридцать фашистских бомбардировщиков под охраной истребителей шли плотным строем, ни на градус не сворачивая с боевого курса.
Внизу, в районе Старой Руссы, скопились советские танки, бензоцистерны, тягачи с артиллерией, автомашины с пехотой. Через считанные минуты все это смешается с мерзлыми комьями земли, будет разбито, сожжено, исковеркано.
С заснеженного летного поля взмыли два ширококрылых истребителя и пошли наперехват. Бой завязался на малой высоте. Стремясь разбить строй противника, истребители ринулись в лобовую атаку.
Лейтенант был молод, очень молод, он совсем недавно окончил летную школу и впервые участвовал в таком поединке. Сейчас важно было связать противника боем, отвлечь внимание на себя. И конечно, не угодить под огонь самому, все время следить за машиной ведущего, оберегать его.
Исход боя решали нервы. На нервы лейтенант не мог пожаловаться: он обладал ледяным спокойствием и исключительной выдержкой, отмеченной во всех служебных характеристиках. Он родился для авиации и принадлежал ей.
В прицеле показалось брюхо «юнкерса». Всего на мгновение. Но лейтенант успел уловить это мгновение: бомбардировщик, перевалившись через крыло, охваченный черным дымом, рухнул вниз.