Потом она устраивает елку. Вынимает из чемодана сахарный пряник. Он уже оббился, по лицу краснощекого Деда Мороза — ломаная ниточка трещины в сахаре. Серебряные звезды.
— Все как у людей, — говорит она с усталой и ласковой улыбкой.
За синеватыми узорами стекол — сыпучие сугробы. Она сидит, накинув на плечи меховую накидку. В нетопленом Минске сейчас холодней, чем в Чите. И все-таки никогда обоим еще не было так уютно, как сейчас. Он думает о семейном счастье. Все как у людей…
— Не хочу учиться, хочу жениться! — говорит он шутливо. — Завтра же… Такого счастья еще не было никогда в моей жизни.
Ему казалось, что жандармы, потеряв его след, угомонились. Но приходит посыльный от Любимова. Записка:
«Немедленно переходи на нелегальное. Здесь оформим как отпуск. Есть предписание Эверта и полицмейстера о твоем аресте. Софью Алексеевну на время устроим в отделение Земского союза в Лунинец. Не теряй ни минуты».
Он протянул ей записку. Она побледнела.
— Встретимся в Лунинце. Иди, Миша, а то я умру от страха за тебя…
— Короткое же наше счастье… Гоняют, как соленого зайца. До каких пор?..
Он-то сразу догадался, кто его выдал. И тут случайность сыграла свою роль. Сегодня утром в Комитете земского союза в хозяйственный отдел зашел некто прапорщик Романов. Он говорил с Любимовым о каких-то армейских хозяйственных неурядицах, а сам искоса поглядывал на Фрунзе. Фрунзе-то его сразу узнал. Они ведь были знакомы еще по Шуе. Романов тогда не носил погон, он находился на тайной службе у полиции. Рабочие относились к нему с подозрением, не сомневаясь, что он провокатор. Это был тот самый агент, который в 1907 году сообщил уряднику Перлову о том, что Арсений объявился и выступает на митинге рабочих завода Толчевского. Утром Романов притворился, что не узнал Фрунзе. Но конечно же узнал. И сразу побежал к полицмейстеру. Полицмейстер связался с Гирсом, а тот — с командующим Западным фронтом.
Все происходило именно так. Получив предписание Эверта, минский полицмейстер заготовил приказ об аресте Михайлова Михаила Александровича.
— Взять его и доставить ко мне! Это большевистский агитатор Фрунзе, бежавший из Сибири…
НАЧАЛЬНИК МИЛИЦИИ — ЭТО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ГУБЕРНАТОР
Когда утром у подъезда особняка раздался шум автомобиля, минский губернатор Гирс не придал этому значения. Лежа на диване, он читал газету и прихлебывал из чашки кофе — его обычный завтрак. Сегодня ему почему-то вдруг невероятно захотелось гречневой каши. Простой гречневой каши без всяких приправ. Он уже хотел позвать повара, но раздумал. В конце концов нужно беречь фигуру. Из большого зеркала на Гирса глядел обрюзгший человек средних лет.
Вошла жена. Голова ее была обмотана мохнатым полотенцем, как чалмой, и пахло от нее горячей мыльной водой и свежестью. Гирс знал: серное мыло, пятьдесят граммов розовой воды, сто граммов лавандового спирта, сто пятьдесят граммов уксуса — всё это при жирной коже. А чтобы росли ресницы, нужно смачивать их касторовым маслом… «Мне бы твои заботы…» — подумал он. Заученно сказал:
— Вы чудная, изумительная женщина!
— Не правда ли? Вы такой чуткий! Для всей империи мой муж — чиновник правительства, но для меня — вы всего лишь маленький мальчик, которому нужна мать.
Она ушла, и Гирс вздохнул с облегчением. Мысли его вернулись к только что прочитанной газете. Да, всюду неспокойно. Трудно быть губернатором в прифронтовом городе. Начальник жандармского управления недавно жаловался, что врагов правительства развелось так много, что жандармы и полицейские прямо-таки сбиваются с ног. Взять хотя бы массовое выступление солдат на станции Осиповичи и на гомельском распределительном пункте. Тут уж не обошлось без большевистской агитации. А на фронте вообще черт знает что. Эверт — безвольная тряпка. Только вид бравый. Расчесывает крашеную бороду особым гребешком. А лоб вогнутый, и руки тонкие. Провалить все наступательные операции!.. Защитник отечества…
Гирс любил эти утренние часы, когда никто не мешает размышлять о политике, о назначениях, повышениях и наградах.