Когда трехглавый огр Мхуху одним огромным прыжком покинул портал, а вторым легко преодолел расстояние до противника, приземлившись едва ли не на головы тифантийским копьеносцам, и закрутился волчком, срезая древка, расшвыривая неудачников, попавшихся под руку, и сшибая тяжеловесных латников, как пустотелые кегли, он чувствовал себя таким же энергичным, веселым и жадным до жизни, как в дни великой обороны Пальп. Рогалики, думал он, пиная атакующего топорника, даже квадратные, не приносят такого глубокого удовлетворения. Справа от него, заставляя расступаться самых неуступчивых противников, рассекая волны нападающих, словно флагманский корабль, прошествовал гигантский древнеступ с пестрой будочкой на спине, и господин Мхуху почувствовал, будто ему вернули молодость. Врубаясь в ряды тяжелых пехотинцев Ройгенона, он был по-настоящему счастлив.
* * *
Трудно чувствовать себя в полной безопасности на поле боя; и уж совершенный безумец станет думать, что все под контролем, когда в дело вмешались обитатели Преисподней, а все же Килгаллен рассчитывал, что отборные телохранители защитят его — ну хоть от кого-нибудь. Однако практика показала, что то ли телохранители у него были какие-то не такие, то ли королю Гриома просто ужасно не везло в тот день, но ему не удалось избежать одной из самых памятных встреч в своей жизни.
— Да гранаты у него не той системы.
Из к\ф «Белое солнце пустыни»
Он как раз отъехал в сторону от других командующих вторжением и попытался выяснить у гриомских офицеров, что происходит на Кахтагарской равнине и что следовало бы предпринять, потому что уже понял, что на победоносное шествие к Булли-Толли надеяться не приходится, а отступать поздно, да и некуда. Он озабоченно выслушивал донесение одного из генералов, прочно увязшего у северного портала в стычке с Альгерсом, Прикопсом, Лилипупсом, Ас-Купосом и, что кошмарнее всего, как докладывал срывающимся голосом молодой адъютант — с бесстрастным каменным чудовищем, по сути, скалой, которое скалой преграждало им путь к Харагримским холмам. Трехглазый хмурился, сомневаясь, какой приказ отдать своим командирам. Он еще не осознал всю тяжесть положения, но уже догадывался, что дела идут еще хуже, чем кажется на первый взгляд, и настроение у него было кошмарное, как у объевшегося сфинкса, который по этой причине не пролезает в родную пещеру. Даже Тукумос, который как раз хотел излить ему свои печали, глядя на его сердитое лицо, решил не рисковать, а адъютант мечтал скорее вернуться на поле битвы, чтобы не маячить на глазах у повелителя наиболее вероятным козлом отпущения. И те самые телохранители толпились у него за спиной, не желая попасть под горячую руку. Никто в эту минуту не счел бы Килгаллена подходящим собеседником, да он и сам так думал, и потому застыл фаршированной папулыгой, когда кто-то довольно бесцеремонно подергал его за край плаща и сказал:
— Здрасьте.
«Здрасьте» сказал Карлюза. А Левалеса и осел просто закивали головами. Ошеломленный король ответил «доброе утро», а затем к своему ужасу спросил «как дела?».
— Имеем поразительных предложений, — охотно заговорил маленький троглодит. — Изумляем широтой души: доход пополам — вам десять процентов, нам, что останется.
Левалеса поднял крохотный пальчик и сделался поучительно-коричневым:
— Грибиная плантация суть успех и процветение, а не такая горестная беда, как ваше нашествие.
Король оглянулся на телохранителей. Отборные воины, силачи и красавцы, призванные беречь своего повелителя от всякой напасти, согласно кивали плюмажами. Видимо, их заинтересовали перспективы, вкратце обрисованные сэнгерайскими предпринимателями, и, видимо, они уже были готовы согласиться с тем, что это нашествие — беда горестная. Килгаллен понял, что еще минута, и он утратит контроль над ситуацией, засуетился и допустил стратегическую ошибку.